Несколько слов о романе Евгения Водолазкина «Лавр»

«Евгений Водолазкин написал глубоко русский роман, как бы пафосно это ни звучало.
В нем есть тьма и свет, смрад, но и духовная сила. Одного в нем нет.
В этом романе вовсе нет фальши».

П. Басинский
«Российская газета» — Федеральный выпуск №5945 (272)

Роман Евгения Водолазкина «Лавр» вот уже третий год является одной из наиболее читаемых в России книг. Потому что в нем, как сказал писатель, нет фальши. И потому еще, что в этом «неисторическом романе» (как обозначил его сам автор) современный человек в образах средневековых персонажей видит очень детальное, очень верное и не всегда приятное отражение самого себя. Но это лекарство, видимо, пришлось в самую пору для общества, уже открыто страдающего потерей нравственных ориентиров и очерствением душ и ищущего исцеления.

Но сегодня мы поговорим не о содержании, а о необычной форме романа. Что же касается содержания, то от всего сердца рекомендую прочесть его всем, кто истосковался по хорошей, настоящей книге.

Любое художественное произведение можно воспринимать по-разному. Даже если мы ничего не знаем ни об авторе, ни о времени, в которое он творил, ни о его художественной концепции и принципах, мы все равно, если произведение настоящее, будем воспринимать его на эмоциональном уровне, воспринимать сердцем. В основном так и происходит: сначала мы читаем книгу, а если она нас задевает, нам хочется узнать о ней и ее авторе больше. И потом случается и так, что мы книгу перечитываем снова, чтобы уже новыми глазами взглянуть на мир, в ней изображенный.

Так и с книгой Евгения Водолазкина «Лавр». Она многих читателей тронула — и основной идеей, и образом главного героя, и необычным языком, и сюжетной насыщенностью — и без того, чтобы читатель специально изучал творческие принципы ее автора. Но чтобы действительно проникнуть в замысел Водолазкина, нужно знать о его профессии и его взгляде на литературный процесс, в том числе и современный.

Во-первых, сам Евгений Водолазкин — филолог, доктор филологических наук, ученик академика Д.С. Лихачева, всю жизнь занимается древнерусской литературой в Пушкинском Доме (Институте русской литературы РАН) в Санкт-Петербурге. В некоторых интервью он говорил, что у него была потребность весь материал, который звучал в нем и его не отпускал, но не умещался в рамки его научной работы, переложить в художественную форму¹. Так возникла идея написать роман о средневековой жизни. Но вот эти голоса древнерусской жизни он в своем произведении воплотил буквально. В нем можно обнаружить большое количество цитат из всего огромного корпуса древнерусской литературы: прежде всего, из физиологов и шестодневов, палей, травников, лечебников, некоторых «отреченных книг» (апокрифов), энциклопедических сборников (в том числе из собрания Кирилло-Белозерского монастыря, неподалеку от которого жили герои романа). И конечно, из «Александрии» — средневекового авантюрного романа, который так любил перечитывать и дед главного героя, и сам Арсений-Лавр. И конечно, из Священного Писания. Дед главного героя делает выписки из книг и сам записывает свои наблюдения (для него записанное слово — символ порядка и гармонии мира):

Христофор записывал прочитанное в книгах: бысть у Соломона царя седмь сот жен, а наложниц триста, а книг осмь тысящ. Записывал свои собственные наблюдения: месяца септемврия в десятый день выпаде Арсениеви зуб. Записывал врачевательные молитвы, состав лекарств, описания трав, сведения о природных аномалиях, приметы погоды и короткие назидательные высказывания: блюдися молчаниа злаго мужа, акы отай хапающаго злаго пса.

А вот Арсений читает своим новым знакомым вслух выписки из книг, доставшиеся ему от деда:

Засиживаясь допоздна у Сильвестра и Ксении, Арсений читал им грамоты Христофора.

Василий Великий рече: целомудрие, еже при старости, несть целомудрие, но немощь на похоть. Александр, видев некоего тезоименита, страшлива суща, рече: уноше, или имя, или нрав измени. Когда Диогена обругивал некий плешивец, Диоген сказал: не воздаю тебе руганью за ругань, но похваляю волосы главы твоей, потому что, увидев ее безумие, они сбежали. Некий юноша на торжище, гордясь, говорил, что мудр, потому что со многими мудрыми беседовал, но ему ответил Демокрит: я вот беседовал со многими богатыми, но богатым от этого не стал. Когда Диогена спросили, как жить с правдой, он отвечал: якоже  и  при  огне  ни вельми  приближатися , да  ся  не  ожжет, ни  далече  отступати , да  мраз  не  постигнет .

Кроме прямых цитат, в романе восстанавливаются и жанры древнерусской литературы: первую часть его можно соотнести с жанром вопрошания (пожалуй, самое известное произведение в этом жанре — Вопрошание Кирика Новгородца — тоже не раз цитируется в романе): мальчик Арсений познает мир в вопросах и ответах. Вторая часть — это повесть или хроника с элементами жития. В третьей Арсений с группой паломников совершает путешествие в Иерусалим — и это, несомненно, отсылает нас к жанру хождения (знакомый с древнерусской литературой читатель найдет в романе аллюзии на Хождения за три моря Афанасия Никитина или на Христианскую топографию Козьмы Индикоплова). Часть четвертая, конечно, житие.

У героев очень точно воспроизводится средневековое мировосприятие, отраженное в древнерусской литературе, любящей развивать мысль о параллелизме явлений, ищущей аналогические примеры и анагогические смыслы и, таким образом, стремящейся к неким философским максимам и обобщениям:

Арсение, львенок всегда рождается у львицы мертвым, но на третий день приходит лев и вдыхает в него жизнь. Это напоминает нам о том, что и дитя человеческое до своего крещения мертво для вечности, а с крещением — оживает. А еще есть рыба-многоножица. К камню какого цвета она подплывет, такого цвета и сама становится: к белому — белая, к зеленому — зеленая. Таковы, чадо, и иные люди: с христианами они христиане, а с неверными — неверные. Есть же и птица феникс, которая не имеет ни супруга, ни детей. Она ничего не ест, но летает среди ливанских кедров и наполняет свои крылья их ароматом. Когда она стареет, то взлетает ввысь и воспламеняется от небесного огня. И, спустившись вниз, зажигает гнездо и сгорает сама, и в пепле гнезда своего возрождается червем, из которого со временем и вырастает птица феникс. Так, Арсение, принявшие мучение за Христа возрождаются во всей славе для Царства Небесного.

Это из книг. Но и когда по ходу развития сюжета волк, прирученный Арсением, уходит умирать в лес, дед объясняет внуку, который очень переживает это событие (зачем же он ушел от тех, кто его так любил?), что волк этим хотел показать, что каждый встречается со смертью в одиночестве. То есть дед Христофор тоже дает поведению волка какое-то универсальное философское объяснение, проводя параллель между обычной повадкой животного и сущностью смерти.

Все это согласуется вполне с тем принципом, который Водолазкин видит в развитии современного литературного процесса: «Удивительным образом черты современной литературы напоминают средневековую письменность. Так дети часто похожи не на отцов, а на дедов. Преодолевая Средневековье, Новое время сделало литературу авторской (средневековая литература по преимуществу анонимна). Оно отменило «литературный коммунизм», который позволял новые тексты создавать из фрагментов старых. Новое время положило границы тексту, который в Средневековье был аморфным и изменялся от списка к списку. Современная литература снова стала цитатной, персональное начало для нее не так уж важно. С появлением интернета текст снова стал аморфным и безграничным. Более того, благодаря интернету сейчас по-средневековому стирается граница между писателем профессиональным и непрофессиональным»².

Такая интертекстуальность как яркая черта зрелого постмодернизма представляет собой диалог текстов и жанров в рамках одного (нового) текста. Предполагается при этом, что совершенным произведение делает читатель, завершая в своем индивидуальном восприятии этот «открытый в бесконечность текст» (Р. Барт).

Причем в романе идет смешение текстов не только непосредственно древнерусских, но и более современных нам и не только русских:

Мы в ответе за тех, кого приручили, говорил, гладя волка, Христофор. (Хотя Христофор не мог читать Сент-Экзюпери). Юродивый Фома напоминает о том, что русский народ еще и бессмысленный и беспощадный (перенося будущее — для него — пушкинское определение бунта на всю нацию) и т.д. и т.п.

Такое смешение литератур и эпох неслучайно: оно вполне в русле того смешения и смещения временных пластов, которое характерно для романа и составляет основную его философскую мысль.

Вообще, в этом произведении необычны две вещи, которые одних читателей раздражают, а другим очень нравятся. Это путаница времен и эпох. Очень много, например, в Интернете обсуждали пример с пластиковыми бутылками, которые обнаруживаются в 15-м веке в весеннем лесу после схода снега. Многие писали, не разобравшись в авторской концепции: почему никто не указал автору на этот анахронизм? почему редактор не поправил? И даже: автор абсолютно ничего не понимает в средневековье! — встречалось и такое…

А вот вторую черту — смешение и смещение языка — многие находили забавным. В нейтральный стиль современного русского языка вдруг может войти древнерусская фраза:

В слободке неспокойно, сказал отец, ждут морового поветрия. Пусть мальчик здесь побудет вдалеке от всех.

Побудь и ты, предложил Христофор, и жена твоя.

Имам, отче, пшеницу жати, где бо зимою брашно обрящем? Только плечами пожал.

Есть и более контрастные примеры, когда древнерусский или церковнославянский смешивается с канцеляризмами, штампами, жаргоном и т.п. или когда человек 15-го века безо всякого уже смешения начинает этими штампами говорить:

Знаю, что собираешься на небо, сказал с порога кельи старец Никандр. Но образ действий твой считаю, прости, экзотическим. 

Память о Христофоре, сказал он, должна храниться по месту его последнего жительства, которое он по мере сил обустроил. Здесь каждая стена, сказал, бережет тепло его взгляда и шершавость его прикосновения. 

Что же до воскресения и спасения душ преставльшихся раб Божиих, то эту информацию я предоставлю тебе, что называется, тет-а-тет.

Проследив, чтобы всё было записано, юродивый Фома закрыл глаза и умер. Затем он открыл на мгновение глаза и добавил: Постскриптум. Пусть Арсений имеет в виду, что его ждёт монастырь аввы Кирилла. Всё.
Сказав это, юродивый Фома умер окончательно. 

Приходя к Лавру, медведь жаловался на морозы, отсутствие питания и свою общую неустроенность.

Некоторые критики видят в таком смешении выражение бахтинской карнавальности, но у Бахтина карнавальность связана прежде всего со смеховой, низменной средой, к каковой невозможно свести весь роман Водолазкина.

Другие хвалят автора за уместную иронию, но ирония — это, по меткому выражению, «анастезия сердца», а уж это никак не применимо к тексту Водолазкина, задевающему самые живые струны человеческой души.

Мне кажется, что и пластиковые бутылки, и смешение языковых пластов — явления одного порядка, отражающие общую философскую идею произведения об условности времени. Друг главного героя, итальянец Амброджо выражает эту основную идею романа в словах, которые когда-то автор услышал от своего учителя, Д.С. Лихачева:

Я думаю, время дано нам по милосердию Божию, чтобы мы не запутались, ибо не может сознание человека впустить в себя все события одновременно. Мы заперты во времени из-за слабости нашей.

Пластиковые бутылки в древнерусском лесу или тет-а-тет и постскриптум в языке 15-го века есть только знак того, что времени нет — есть вечность, в которой все одновременно. И текст романа — это палимпсест: подобно тому как сквозь новый текст на пергаменте просматривается порой стертый, первоначальный текст, поверх которого этот новый написан, разновременные пласты романа просачиваются один сквозь другой и мирно сосуществуют, не мешая друг другу в трансляции действительно вневременных идей — любви, душевной чистоты и душевной неуспокоенности в поиске самых важных для человека истин.

Примечание

1. http://www.bigbook.ru/smi/detail.php?ID=10120

2. из интервью http://www.kommersant.ru/doc/2684616