Митрополит Феофан: «Не сразу поступил в семинарию, потому что вмешалось КГБ»

«Буду встречаться с Шаймиевым»

— Ваше Высокопреосвященство, я понимаю, что трудностей в нашей, как и в любой другой, митрополии много, но мне бы хотелось узнать, как вы видите судьбу двух болевых точек Казани — Богородицкого монастыря и комплекса Нового Иерусалима? Есть какие-то планы?

— Безусловно, планы есть. По этому поводу я уже встречался с Патриархом Московским и всея Руси Кириллом, буду встречаться с Минтимером Шариповичем Шаймиевым. Одним из первых вопросов во время нашей будущей встречи будет строительство собора на территории Богородицкого монастыря. Потому что Богородицкий монастырь — это жемчужина, и не только Казани, но и всей России. И здесь важно понять и властям предержащим, и общественности, что с воссозданием полнокровной жизни в Богородицком монастыре мы увидим, что в духовном плане это не менее притягательное место, чем Дивеево. Хотя и сейчас к Казани очень хорошее отношение, и паломников к нам много приезжает, но в этом случае к нам поедут не только со всей России, это будут православные паломники и из других стран. Они поедут, чтобы поклониться святыне — Казанской иконе Божьей матери на том месте, где она была явлена. Я сейчас прорабатываю вопросы, как это все должно быть. И если бы удалось построить собор и полностью восстановить монастырь в том виде, в котором он был, можно было бы сказать, что мы сделали из Казани такой духовный центр. Собор и монастырь — это приоритетные задачи в моей жизни.

— А Новый Иерусалим?

— Новый Иерусалим — это ведь тоже была жемчужина, и ныне, слава богу, она есть. Сейчас я почти каждый день туда езжу, обхожу эти руины. Что-то там, конечно, делается, но вы же понимаете, что нужны огромные деньги для восстановления комплекса Нового Иерусалима. Но, я думаю, возрождение Нового Иерусалима должно начаться с воссоздания монастыря. Там надо создать монастырскую общину и постепенно приводить в порядок комплекс с храмами и парком. Кажется, что трудно, но Богу ведь все возможно. Начинаешь что-то делать, и вдруг находятся люди, находятся организации, начинают помогать. И все становится на круги своя. Надо понять, что воссоздание этих святынь — Богородицкого монастыря и Нового Иерусалима — это не только дело церкви и руководства республики, это дело всего нашего общества. И не важно, какую религию мы исповедуем. Восстанавливая святыни, мы отдаем дань исторической справедливости с одной стороны, с другой — это свидетельство того, что мы выздоравливаем. Пока стоят поруганные и разрушенные монастыри и храмы, они являются немыми свидетелями, обвиняющими нас в варварстве. И наша задача — восстановить их.

— Вы сказали, что нужно возродить монашескую общину. В девяностые годы на каком-то духовном подъеме люди принимали постриг, и у некоторых затем наступало разочарование. Как вы полагаете, владыка, институт монашества себя не изжил?

— Если институт монашества себя изживет, значит, мы стоим в преддверии… Значит, человечество себя изжило. Слава богу, пока монашество не изжило себя. Конечно же, с каждым годом все сложнее. Мой подход к монашеству, к рукоположению очень осторожный. Я следую повелению апостола Павла, который говорил своему ученику Тимофею: «Скоро руки не возлагай». То есть не торопись возводить в сан. Надо внимательно посмотреть, способен ли человек, выдержит ли он. Мой принцип осторожный, пусть иногда вовсе не будет священника на каком-то отдаленном приходе, чем будет нерадивый и с соблазнами. Так же и с монашествующими. Пусть их будет немного, но это будут настоящие монахи.

— Насколько я знаю, в ближайших планах и воссоздание в Казани духовной академии — некогда одной из лучших в России. Это реально?

— Абсолютно реально. Ведь реальным было после почти столетия ига безбожия открывать новые храмы и монастыри. Воссоздание духовной академии в Казани также в ряду приоритетных задач. Эта задача поставлена передо мной святейшим Патриархом, и я буду ее воплощать в жизнь.

— Есть планы, в каком из зданий академия будет находиться?

— Я хотел бы, чтобы академия разместилась в своем историческом здании. Но надо понять, что я не сторонник конфронтации. Мы будем вести спокойный и ровный диалог с властями и общественностью. Мы не должны доброе дело строить на раздоре. Доброе дело делается в согласии и взаимопонимании.

«Свобода — это не произвол и вседозволенность»

— Вы — священник-дипломат, работавший в странах, исповедующих ислам, где наверняка православному священнику было не всегда просто. Ваши первые шаги на казанской кафедре продемонстрировали вашу открытость и дружелюбие к мусульманам. Что нового будет в этом диалоге?

— Конечно же, будет. Нам ведь предстоит решать очень много общих задач. Посмотрите: пьянство как с той, так и с другой стороны есть. Распущенность, наркомания, социальные проблемы. В плане религиозном пока еще часто вера принимается умом и не становится образом души. Над всем этим надо работать как нам, так и мусульманам. И самый главный наш общий противник — это ползучий материализм. Который рядится в тогу либерализма и свободы. Только не понятно, какой. Свободы, которая ближе к произволу и вседозволенности.

— Поскольку мы заговорили о вседозволенности, хотелось бы узнать ваше мнение, владыка, о много обсуждавшейся несколько месяцев назад ситуации с оперой «Тангейзер» в Новосибирске и с инцидентом на выставке скульптур, устроенном Энтео, который именует себя православным активистом.

— Я не очень посвящен в эти ситуации. Могу сказать одно: негоже, когда священные лица, символы начинают интерпретироваться в непонятном стиле для людей, для которых они являются святыней. Святыней, не подвергаемой сомнению в ее святости! Такой святыней для христиан является личность Христа, для мусульман — личность Магомета. И если мы живем в эпоху цивилизованного человеческого бытия, но при этом оскорбляем других наших собратьев, носителей религиозных убеждений, то такая цивилизация далека от истинной цивилизации. Цивилизация предполагает, что человек должен ограничить некие свои чувства, чтобы не обидеть других людей.

«После Беслана я вообще перестал бояться»

— Во время вашей первой проповеди в Благовещенском соборе в день вашего приезда в Казань, вы сказали, что вам нужны соработники. Многие мирские люди, которые хотели бы потрудиться на благо церкви, зацепились за это. Кого вы имели в виду?

— Я вот вас, например, имею в виду. Мы сейчас сидим с вами и говорим о церкви, о вере, и вы — соработник. Наше соработничество — это распространение добра и мира, согласия и веры.

— Не совсем обычный факт из вашей биографии — вы дружите с Валерием Гергиевым и его сестрой Ларисой. Эта дружба началась во время ситуации в Осетии?

— Не совсем, наша дружба началась, когда еще не было этой беды. Валерий Гергиев ведь осетин, и он часто приезжает в Осетию. Так получилось, что мы часто общались, общаемся и сейчас. Он, например, по моей просьбе приезжал в Ульяновск с концертом своего Пасхального фестиваля. Наша дружба и общечеловеческая, и завязана на понимании культурных ценностей в жизни общества. Валерий Гергиев — это не только выдающийся дирижер, но еще и человек с большой душой. А это очень важно. Я не раз видел, когда он сверх человеческих сил делал все, чтобы помочь людям.

— Но вы тоже делаете очень много, чтобы помочь людям. В Беслане вы выносили детей из школы в прямом смысле под пулями. Ведь страшно было? Убить же могли!

— Вы понимаете, в чем дело… После Беслана я вообще перестал бояться. Но сказать, что я не боялся, когда выносил раненых ребятишек… Там ураганный огонь был. Наш военный был рядом со мной, его убили, а я пошел дальше, надо было мальчонку вынести. Страшно было, но это был не животный страх, а какое-то другое состояние. Больше был страх за этих ребятишек, их надо было спасать, не дать им погибнуть. Личный страх уходил.

— Наверное, я задам глупый вопрос, но люди часто его задают: почему Господь это допустил, этот Беслан?

— Это вечный вопрос, его еще Достоевский задавал. Помните, у него в «Братьях Карамазовых» Иван и Алеша говорят о слезинке ребенка?

— Помню.

— Это вопрос вечный, мы не можем вмешиваться в промысел Божий и спрашивать, почему. Ответ мы можем получить только на Страшном суде.

«Любую истину надо пропустить через себя»

— Ваши проповеди беспрецедентны, они переворачивают души. Откуда у вас такой дар?

— Я как-то задал себе вопрос: а что надо говорить людям? Я много читал, занимался. И потом, у меня мама была очень талантливой рассказчицей. Даже писатели любили приезжать к ней и беседовать. У мамы был очень красивый и глубокий слог. Возможно, я что-то от нее и унаследовал. Но надо учесть еще, что у меня за плечами академия, аспирантура, работа заграницей и внутри страны. И я понял одну вещь: заученные прописные истины из книги не дойдут до души. Надо ту или иную идею и истину пропустить через себя. Преломить в своей жизни. Я очень люблю наблюдать. Что-то увидел, подметил, посмотрел на звездное небо, и это вошло в проповедь.

— У меня родился неожиданный вопрос: а вы не пишете?

— Так, немного. Для себя.

— Стихи?

— Прозу.

— Вы пошли в церковь в страшное время воинствующего атеизма. Тогда верующего человека могли объявить сумасшедшим. Откуда у вас такая вера?

— Мне было проще, мои родители были глубоко верующими людьми. Мой отец воевал, был ранен, в правую сторону груди у него вошла пуля и вышла, его вылечили, и он дошел до Берлина. Родной брат отца — Герой Советского Союза, дядя отца — полный георгиевский кавалер. Нас шестеро братьев, и все служили в армии. Но с другой стороны, у нас была глубоко верующая семья. И для меня проблемы веры не было, нельзя было в церковь ходить, но мы ходили. Потом наступил такой период, я ушел в армию. Я смотрю, ребята какие-то свободные, хвалились тем, что, может быть, никогда и не делали. И мне иногда в голову приходило, что, возможно, так и надо себя вести. И тут же мне за эти мысли стыдно становилось, словно я предавал ту жизнь, которая была у нас дома. Вера от таких вещей спасает.

— Вы хотели быть священником?

— Нет, никогда об этом не думал. У нас в роду не было священников, только тетя отца была монахиня. Думал, что у меня будет светская профессия. Учился всегда и везде блестяще, науки мне легко давались. Но потом я все-таки выбрал свой жизненный путь, вера помогла. Хотя были трудные моменты, когда поступал в семинарию и не поступил, не потому, что был неподготовлен, а потому что не хотели пропускать, КГБ вмешалось. Но Бог все-таки в церковь привел.

— Монах — это человек, который понимает, что он будет один. Но ваши родственники, ваши близкие — вы общаетесь с ними?

— Конечно, я очень люблю своих родственников. Мой брат старше меня на шесть лет, он пошел по моим стопам — стал священником, когда вышел на пенсию. Трое братьев моих уже умерло, а самый старший брат жив, ему 87 лет. Племянники у меня есть.

«Людей надо не наказывать, а вразумлять»

— На первом богослужении в Казани вы сказали, что принимали присягу в Казанском кремле. Вы не видите в вашем возвращении в Казань промысел Божий?

— Да, я верю в промысел Господа. Вообще удивительно все происходит. Присягу я принимал в Казани, потом меня направили служить в Ульяновск. И через пятьдесят лет вернулся в Ульяновск, где был на кафедре год, построил там собор, замечательный собор, много там успел, а затем меня перевели на казанскую кафедру. И первая проповедь моя была в Казанском кремле. Когда я по телефону обсуждал, где в Казани будет моя первая служба, говорили о Никольском соборе, о Петропавловском. Но я сказал, что именно в Кремле в Казани я принимал присягу, и пусть моя первая служба и первая проповедь будут в Благовещенском соборе Казанского кремля. Господь меня в Казань привел, и я должен сделать все, что зависит от меня. Нравственное возрождение общества, укрепление православия, мира между людьми — это смысл и цель моей жизни.

— Вы служили и в России, и во многих странах, где было сложнее всего?

— Все зависит от того, как вы подходите. Если вы подходите к месту своего служения как к первому и последнему, то просто и легко нигде не может быть. Если место служения — это всего лишь трамплин, это плохой подход. Везде есть свои радости и свои сложности. Но служение за границей трудное, хотя бы потому, что нет березки родной, нет речи родной, нет песни родной.

— А вы любите музыку?

— Люблю.

— За что вы можете наказать подчиненного?

— Желательно не наказывать. Ну что значит, наказать? Вразумлять надо. Особенно за пастырскую нерадивость.

— А за что можете похвалить?

— За радость на душе, когда видишь доброго пастыря, который делает то, что надо. Когда видишь жертвенное служение.

— У вас есть какой-то образ, который вы возите с собой?

— Это мой небесный покровитель. И еще я очень люблю Игнатия Брянчанинова.