Лет десять назад, будучи неофитом, я впервые приехал в Оптину, и случайно попал на праздник. До сих пор не знаю, что это было за событие, но множество паломников, наводнивших обитель, явно указывало на большой праздник в жизни Церкви. Храм был до предела заполнен людьми, служили Божественную Литургию. Вдруг, внезапно, в какой-то момент, народ заволновался, зашумел и в едином порыве устремился в правую часть Храма, где имел счастье стоять ваш (простите за банальность) покорный слуга.
Причина волнения появилась из неприметной двери, находившейся справа от иконостаса, в образе схимонаха в капюшоне, разукрашенном крестами и надписями. Он медленно двигался вдоль правой стены по огороженному парапету, свесив для лобзания руку, которая оказалась аккурат на уровне лица среднестатистического богомольца. Я стоял в задней части Храма возле парапета и с интересом наблюдал, как люди благоговейно прикладывались к руке, которая, при ближайшем рассмотрении оказалась удивительно белой, изящной кистью, с тонкими, красивыми пальцами, на которых совершенно отсутствовали мозоли и, вообще, следы старости.
Оказавшись, милостью Божией на «линии благодатного огня», я приложился к руке и, вот так, неожиданно для себя, пополнил ряд не столь уж и многочисленных счастливчиков. Не помню, в какой момент, но не сразу, я ощутил на губах волшебную, тонко-сладкую свежесть, благоуханием которой наслаждался до обеда, не переставая удивляться чуду. Меня изумляло, что зацелованная рука не имела даже тени зловония, а это было бы делом естественным, потому что люди у нас душевные, целуют от всего сердца и, наверно поэтому, слюнявят предмет почитания.
Через некоторое время после обеда, спохватившись, я обнаружил, что волшебство закончилось, карета опять превратилась в тыкву и Божественная свежесть, увы, исчезла, оставив в памяти яркое впечатление на всю жизнь.
На следующий день народ разъехался, а я остался ещё на три дня, сняв комнату в частном доме. Днём в опустевших храмах, а их в Оптиной несколько, пели акафисты, отдельно Амвросию и отдельно – прочим оптинским старцам. Всем богомольцам раздавали потёртые книжечки с текстами акафистов и мы хором славили Бога, дивного во святых Своих. Это было благодатно и оттого – просто и не напряжно. В завершение акафиста открывали раку – частично, там есть сдвижное оконце – и мы, о чудо, целовали Амвросия прямо в лицо, покрытое тканью. Затем целовали Крест, нас помазывали, кропили и, на десерт, вручали пряник с курагой и конфету (!), которую я привёз домой в качестве угощения, и таки кого-то угостил.
Вы только представьте себе друзья, какой восторг испытывает человек, которого поцеловал сам преподобный Амвросий! Это Чудо с самой большой буквы!
Дальше – больше: в одном из храмов мы, а было нас человек пять, встретились с тем самым, благоухающим неземной сладостью монахом, руку которого я целовал в день приезда. Это был, как вы, наверное, догадались, схиархимандрит Илий (Ноздрин) – знаменитый старец Оптиной пустыни. Мы опешили и немного растерялись от неожиданно свалившегося на нас дара. Первой опомнилась женщина, и смелость её была щедро вознаграждена – Илий разговаривал с ней минут пять, а может, и все десять.
Следующим подошёл я, хотя никакого конкретного вопроса к старцу, вот так навскидку, у меня не было. Но было бы глупо и непростительно с моей стороны упустить этот шанс, и я им воспользовался: Илий уделил мне внимание, и мы разговаривали пару минут. Я по-прежнему пребывал в растерянности из-за отсутствия адекватно-значимых мыслей в моей безнадёжно опустевшей голове и поэтому сказал первое, что сорвалось с языка.
Сейчас я понимаю, что сорвалось, пусть взволнованно и невнятно, именно то, что и должно было прозвучать… Ожидая своей очереди, я наблюдал за старцем: поразило его белое, очень живое лицо, быстрый, внимательный взгляд. Он, молча, слушал женщину, опустив голову, а когда спрашивал, взгляд пронзительно взмывал на мгновение, а затем вновь скрывался в тени капюшона.
Я так предполагаю и даже уверен, что он помолился обо мне, потому что не сразу, но через несколько лет, тот судьбоносный для меня вопрос, о котором я говорил с Илием, разрешился предельно благополучно, причём, разрешился властно и убедительно, а у меня, слава Богу, хватило ума не артачиться.
И наконец, последнее. Вернувшись в Нижнекамск, летним вечером, когда ещё светло, я шёл по тротуару навстречу прохожим и смотрел на них каким-то особенным и очень светлым взглядом. Это были обычные люди, мужчины и женщины, разного возраста. Уставшие лица, отчасти угрюмые, в общем, самые обыкновенные нижнекамцы, возвращавшиеся с работы. Я вижу их каждый день, но тогда я снова пережил духовный восторг: «Боже мой – изумлялся я – до чего же они красивы!» Эти люди были необыкновенно красивы! Я никогда, ни раньше, ни позже, не видел их такими: «Светильник телу есть око: аще убо будет око твое просто, все тело твое светло будет…»
Удивительная, благословенная, прекрасная Оптина, Раю Христов, благоухающий Небесной благодатию! Какое счастье, что ты у нас есть! Слава Тебе Боже наш, слава Тебе! Пресвятая Богородице спаси нас! Святые старцы Оптинские молите Бога о нас!