Епископ Казанский и Свияжский Сильвестр (Холмский)

На кафедре: с 25 июля 1725 года (с 1727 года митрополит) по 2 марта 1732 года (фактически до ноября 1731 года)

Недолгое пребывание епископа Сильвестра на Казанской кафедре пришлось на сложный период истории России и Русской Православной Церкви, сопровождавшийся серьезными политическими потрясениями и репрессиями, жертвой которых стал и сам владыка. Его имя часто упоминается в исторических трудах. При этом в изложениях его биографии накопилось немало домыслов, которые превратились в своеобразную аксиому – неизвестно, откуда они взялись, но пересказывались издавна и много раз, поэтому историки добросовестно принимают весьма сомнительные сведения за факты.

Год рождения владыки Сильвестра неизвестен. Можно предположить, что владыка Сильвестр родился около 1650 года, так как к концу пребывания на Казанской кафедре он был уже глубоким стариком. Неизвестно и его мирское имя. Достоверно можно сказать, что он был русским дворянином. Прозвище «Холмский», может быть, не является фамилией, а дано по месту рождения – в генеалогических справочниках нет дворян Холмских. Как известно, он постригся в монашество в зрелом возрасте, а до этого служил – в Московской Руси дворяне должны были начинать службу в 15 лет. Если бы были известны его мирское имя и настоящая фамилия, то, скорее всего, можно было бы обнаружить его в списках участников Азовских походов или других боевых кампаний.

Приписываемое ему таким авторитетным изданием, как Русский биографический словарь[1], прозвище «Волынец», или фамилия «Волынский», основано на чьей-то догадке, связывающей происхождение владыки Сильвестра с городом Холм (Хелм), который действительно находится в Волынской земле, в той ее части, которая сейчас входит в состав Польши. Но политические и личные симпатии и связи Сильвестра показывают, что он не был украинцем, тем более западным (Волынь вошла в состав России только в 1793 году). Прозвище «Холмский», скорее всего, происходит от городка Холм под Псковом. Это подтверждается и тем, что пострижение и начало духовной карьеры владыки Сильвестра состоялись на северо-западе России, в Новгороде.

 Еще одно сомнительное утверждение, излагаемое в его биографиях, касается того, что он якобы учился в Киевской духовной академии. Оно тоже основано на домысле. Владыка Сильвестр действительно был образованнее большинства русских архиереев, знал латынь, покровительствовал школам. Но этому утверждению опять же противоречат политические симпатии и связи владыки Сильвестра. Если бы он учился в Киевской академии, то воспринял бы дух «киевской учености» более глубоко. Кроме того, вряд ли он после Киевской академии оказался бы в Новгородских монастырях.

Вероятнее всего, в молодости он некоторое время учился в одной из братских школ Литвы или Белорусссии, может быть, в Вильне, что подтверждает версию о его происхождении из псковской земли. Для псковичей поездки за рубеж, на территорию Ливонии, принадлежавшей тогда Швеции, или в Литву, были делом обычным.

Имя отца Сильвестра впервые возникает в документах в 1690-е гг., когда он в сане иеромонаха был казначеем Новгородского архиерейского дома. В декабре 1700 года он стал архимандритом Новгородского Деревяницкого монастыря, в 1704 году был уже архимандритом знаменитого Юрьевского монастыря в Новгороде, а с 23 октября 1704 года – архиманд-ритом Троице-Сергиевой лавры. Настоятельство в самом главном монастыре России сделало отца Сильвестра известным в самых высших кругах. Он переписывался с духовником царевича Алексея протоиереем Яковом Игнатьевым[2], был знаком и с самим царевичем. Отец Сильвестр общался и со святителем Димитрием Ростовским[3].

Многие архиереи вызывали недовольство Петра I отрицательным отношением к его реформам, в том числе и к церковной политике, к стремлению изымать в пользу государства доходы монастырей и архиерейских домов. В 1708 году Нижегородский митрополит Исаия был по указанию Петра отправлен на покой, а архимандрит Сильвестр 14 сентября 1708 года рукоположен во епископа Нижегородского и Алатырского с возведением в сан митрополита.

В Нижнем Новгороде владыка Сильвестр создал загородный архиерейский дом (Ивановский монастырь), в самом городе при нем открылись два прихода, была выстроена колокольня кафедрального собора. Вплоть до советского времени в кафедральном соборе хранился посох митрополита Сильвестра, датированный 1712 годом. В 1718 году Нижегородский митрополит принял участие в совещании под руководством патриаршего местоблюстителя Стефана (Яворского) и подал письменное мнение о чине присоединения к Православию лютеран и кальвинистов.

На владыку  Сильвестра Петр возлагал надежды в борьбе с широко распространенным в Нижегородской епархии старообрядчеством. Однако за 11 лет пребывания на Нижегородской кафедре владыка Сильвестр не проявил себя в качестве борца с расколом. Историк Нижегородской иерархии Макарий (Миролюбов) именно с этим связывает замену владыки на Нижегородской кафедре известным борцом с расколом митрополитом Питиримом[4].

22 марта 1719 года он был переведен в Смоленск, а 3 марта 1720 года – в Тверь. Второй перевод был обусловлен тем, что Петр был недоволен тверским архиепископом Варлаамом (Косовским) и поменял его местами с владыкой Сильвестром, назначив на менее престижную и богатую Смоленскую кафедру.

24 февраля 1724 года он был переведен на рязанскую кафедру, это было явным понижением, а 25 июля 1725 года, указом уже новой императрицы Екатерины I – в Казань.

Традиция обозначать недовольство Петра I епископом Сильвестром понижением его сана идет от статьи П.В. Знаменского[5]. Действительно, в Нижнем Новгороде и Смоленске владыка  Сильвестр был митрополитом, в Твери – митрополитом, но с черным клобуком, в Рязани – епископом (его преемник на Рязанской кафедре Феодосий (Яновский) был митрополитом), в Казань тоже был назначен епископом. Но это, скорее всего, является отражением не мнения о Сильвестре, а некоторой запутанности церковной политики Петра, его презрения к традициям. Известно, что Петр вообще хотел всех архиереев называть просто епископами, а при переводах и назначениях не учитывал сложившегося «рейтинга» епархий. Такой же бесцеремонностью можно объяснить и то, что восемь месяцев после смерти митрополита Тихона Петр так и не мог определиться с назначением нового архиерея в Казань и одна из крупнейших епархий надолго осталась без управления.

Перевод владыки Сильвестра в Казань, вероятно, был обусловлен тем, что после смерти Петра влияние Феофана Прокоповича несколько ослабло, а в Синоде важную роль играл доброжелатель владыки митрополит Ростовский Георгий (князь Дашков).

Владыка Сильвестр приехал в Казань более чем через полтора года после смерти митрополита Тихона (точная дата прибытия неизвестна), за это время дела в епархии оказались сильно запущены, о чем речь пойдет ниже.

Основной заслугой владыки Сильвестра в период управления Казанской епархии стало обустройство духовной школы. Вообще, он, явно принадлежавший к «русской» партии архиереев, негативно относившейся к церковной политике и реформам Петра, не распространял этого негативного отношения на школы и на попытки распространить киевско-латинскую «ученость» – сказывалось его собст-венное образование. В Твери он сам открыл славяно-латинскую школу.

Казанская же славяно-латинская школа к моменту прибытия Сильвестра находилась в убогом состоянии. Она размещалась в архиерейском доме, имела единственного учителя Василия Яковлевича Свенцицкого, и к моменту смерти владыки Тихона в ней оставалось всего пять учеников, а к приезду владыки Сильвестра, скорее всего, она вообще перестала функционировать.

Уже в начале 1726 года в школу были приняты 70 детей духовенства. Владыка не забыл и о миссионерской деятельности – еще 10 учащихся были набраны из «инородцев»: естественно, они принадлежали к крестьянскому сословию. Это само по себе было нарушением законодательства. Зачисление в школу автоматически вводило мальчиков в духовное сословие, хотя переход из «податного» состояния в «неподатное» был категорически запрещен. В 1728 году общее количество учащихся составляло 180 человек.

Содержание такого большого количества учеников требовало немалых расходов. В 1726 году владыка Сильвестр закрыл два монастыря Казанской епархии – Успенский в Сарапуле и Спасо-Преображенский в Осе, монашествующие были переведены в другие обители, а все доходы с земель и 549 душ монастырских крестьян стали поступать в пользу славяно-латинской школы. Для духовенства в пользу духовной школы была введена своеобразная подушная подать – по одному рублю в год за каждого мальчика из духовного сословия, не обучающегося в школе. Эти земли и крестьяне оставались «семинарскими» вплоть до секуляризации 1764 года. В 1728 году в Феодоровском монастыре в Казани для славяно-латинской школы было построено специальное здание.

Вплоть до 1728 года единственным учителем оставался Василий Свенцицкий. Наконец ему был дан помощник, иеромонах Дионисий, который взял на себя «словенского учения и букварей», то есть обучение элементарной грамоте. В 1731 году его заменил иеромонах Димитрий Стародубский, появился и третий учитель – Михаил Роговский.

Так же, как и в духовных школах Украины и Белоруссии, в Казанской школе составной частью образования стали драматические постановки на библейские сюжеты. Сам владыка Сильвестр позволял себе повеселиться на Святках вместе с семинаристами и лично присутствовал при «иноземческой»[6] комедии, сочиненной учителем семинарии Свенцицким. Владыка Сильвестр поощрял учителя за драматические труды. В декабре 1726 года из домовых средств, «в прибавку к полугодовому трактаменту» за обучение детей, ему было дано пять рублей за сочинение комедии. В декабрьском расходе следующего 1727 года записано «от комедии иноземческой, при которой благоволил быть Преосвященный митрополит Сильвестр, в даче комедии той сочинителю 2 рубля 50 копеек, на покупку палаша с портупеями и ножницами 1 рубль 70 копеек»… В 1730 году из архиерейского дома «комедийных денег для покупки разных принадлежностей выдано 5 рублей»[7].

Судя по следственным делам, о которых речь пойдет ниже, он  много ездил, во всяком случае, часто бывал в Свияжске, Раифском и Седмиозерном монастырях. Он обратил внимание на религиозность крещеных из народов Поволжья, которую нашел удручающей. В 1729 году, посетив село Абди (ныне Тюлячинского района), где жили татары-кряшены, он писал в Синод, что жители не умеют «… и молитву Иисусову творить, крестное знамение воображать и закон христианский в твердости исполнять и содержать от ненаучения и непризрения не умеют. В Господские праздники и в воскресные дни к церкви Божией с женами и детьми приходить они, новокрещены и сопраздновати и молиться и по христианской должности грехов своих исповедаться и Святых Тайн причащаться не сподобляются; а мертвые их новокрещенские тела на их старых новокрещенских кладбищах на полях и в лесах, по татарскому обычаю, сами собою, а не у церкви Божией, без священника погребают, а рождающиеся их новокрещенские младенцы за дальностию приходских церквей бывают без крещения, своим младенцам дают имена татарским званием»[8].

Под руководством владыки Сильвестра миссионерской деятельностью продолжал заниматься игумен Алексий Раифский, который в 1724-1730 гг. обратил в православие около 1800 человек. В самые последние месяцы пребывания владыки в Казани была указом от 23 августа 1731 года была учреждена Новокрещенская комиссия в Свияжском Успенском монастыре, на деятельность которой выделялись довольно большие средства.

3 апреля 1726 года он освятил построенный купцом Иваном Афа-насьевичем Михляевым величественный Петропавловский собор, соот-ветствующая надпись сохранилась на деревянном храмозданном кресте, хранившемся в Петропавловском соборе еще в начале XX века[9].

В последние годы правления митрополита Тихона и особенно за полтора года жизни Казанской епархии без архиерея в делах накопилось много непорядков, с которыми владыка Сильвестр стал строго разбираться.

Архимандрит Спасо-Преображенского монастыря Иона (Сальникеев) при Тихоне пользовался большим влиянием. В 1725-1726 гг. он заседал в Синоде и вернулся в Казань вскоре после прибытия нового архипастыря. Владыка Сильвестр знал его еще по Троице-Сергиевой лавре, когда Сильвестр был настоятелем, а Иона – иеромонахом.

Сильвестр обвинил архимандрита в расхищении монастырской казны и незаконной продаже в свою пользу церковных вещей из Кизического и Феодоровского монастырей. Монастыри эти прежде были приписаны к архиерейскому дому, но при митрополите Тихоне иеромонах Иона добился их приписки к своему Спасо-Преображенскому монастырю и в 1724 году перевез к себе всю их утварь. Владыка произвел проверку имущества во всех трех монастырях по описям, нашел недостачу жемчужных ожерелий, панагий, дробниц, драгоценных камней, риз на иконах, венцов и т. д. Иона оправдывался тем, что вещи из Кизического и Феодоровского монастырей перевез в свой монастырь по указу митрополита Тихона, продажу некоторых вещей производил по его же словесному приказанию. Ему не поверили, на него был сделан был начет в 290 рублей. Он отказался подписывать материалы следствия и платить и был снят с должности. На его место был назначен иеромонах Питирим, которого владыка Сильвестр привез с собой из Рязани.

После воцарения Петра II и устранения Меньшикова он осмелел и свое негативное отношение к установленным в церкви порядкам стал зачастую высказывать публично. Для этого были основания. Действительно, теперь страной правили представители родовитой знати – князья Долгорукие, столица была перенесена в Москву, туда же переехал и Синод. Владыка во время Литургии на Великом Входе перестал поминать Святейший Правительствующий Синод, а вместо этого поминал восточных патриархов. Многие настоятели монастырей и священники по примеру архипастыря тоже перестали поминать Синод, хотя письменных или устных распоряжений по этому вопросу он не делал. 15 марта 1727 года указом Синода ему был возвращен сан митрополита, правда, без права ношения белого клобука.

Бывший архимандрит Спасо-Преображенского монастыря Иона (Сальникеев) в конце 1727 года сказал за собой «слово и дело государево», то есть сообщил, что знает что-то о государственной измене. В соответствии с петровским законодательством его из-под стражи в Архиерейском доме перевели в губернскую канцелярию. Там он написал на владыку донос в том, что он, «гнушаясь царской милостью и ругаясь указом, архиепископом писать себя не велел, а писался митрополитом и драл челобитные на Высочайшее имя», в которых казанского архиерея называли епископом.

Согласно установленному порядку дело было из губернской канцелярии направлено в Преображенский приказ – тогдашнее секретное ведомство по делам о государственных преступлениях. Но Иона сделал донос в неудачное время. В царствование Петра II мастера «заплечных дел» не проявляли особого усердия, и донос его передан был для следствия в Синод. В Синоде же заседали давний друг владыки Сильвестра ростовский митрополит Георгий (князь Дашков) (он был келарем Троице-Сергиевой лавры в то время, когда отец Сильвестр был архимандритом), Коломенский митрополит Игнатий (Смола) и молодой воронежский епископ Лев (Юрлов) (находился в братии Троице-Сергиевой лавры во время архимандритства Сильвестра), противники петровских реформ. Дело тянулось два года, так как, пытаясь спасти себя, Иона подавал еще два доноса в Верховный тайный совет. Но они возвращались в Синод. В результате, в декабре 1728 года Иона был лишен сана и монашества, в апреле 1729  г. бит кнутом и возвращен в Казань для взыскания денег по прежнему делу. Но позже его доносы сыграли важную роль в судьбе казанского митрополита.

Впрочем, оценивая взгляды владыки Сильвестра, нет оснований утверждать, что он был закоренелым консерватором и противником всего нового. Об обратном свидетельствуют его дружба со святителем Димитрием Ростовским, искренняя забота о духовной школе, посещение театральных представлений. Недо-вольство владыки Сильвестра вызывала церковная политика Петра, а также неограниченный произвол и самодурство чиновников.

Смерть Петра II, воцарение Анны Иоанновны, роспуск Верховного тайного совета вновь изменили ситуацию. Петр II умер 18 марта 1730 года, Анна Иоанновна стала императрицей 25 января 1731 года. Сразу изменилась ситуация в Синоде, в нем вновь ведущую роль стал играть Феофан Прокопович. Вскоре друзья Сильвестра стали жертвами репрессий – в марте было заведено дело против епископа Льва (Юрлова), в июне митрополиты Георгий (Дашков) и Игнатий (Смола) были отстранены от синодских дел, а в конце 1730 года владыка Лев был расстрижен и отправлен в монастырскую тюрьму в Соловецкий монастырь, владыка Георгий лишен священного сана и отправлен в ссылку простым монахом, а владыка Игнатий (Смола) лишился сана епископа и оказался «под строгим надзором» в Свияжском Успенском монастыре. Сам владыка в эти месяцы находился в Москве и хорошо знал все обстоятельства дел.

Для митрополита Сильвестра неприятности начались в марте 1730 года конфликтом с казанским губернатором Артемием Петровичем Волынским. Известный «птенец гнезда Петрова» и жертва бироновщины, казненный в 1740 году Волынский вовсе не был романтическим героем и патриотом, каким он предстает в известном романе Лажечникова. На самом деле Волынский был не только властолюбцем и умелым интриганом, но и неутомимым стяжателем. К этому добавлялись такие малоприятные черты, как безудержное хамство по отношению к подчиненным[10] и вообще ниже стоящим по положению, а также мстительность и злопамятность. Волынский стал казанским губернатором в 1725 году, незадолго до назначения владыки Сильвестра на Казанскую кафедру.

В первые годы митрополит и губернатор обходились без конфликтов. Во времена Екатерины I и Петра II Волынский не пользовался особым влиянием и вел себя сравнительно тихо. Но с воцарением Анны Иоанновны ситуация изменилась. Волынский приходился двоюродным племянником Анне Иоанновне (его дед с материнской стороны был родным братом царицы Прасковьи Федоровны, жены царя Ивана V), а родной его дядя, Семен Андреевич Салтыков, занял высокое место при дворе. В марте 1730 года Синод, возглавляемый уже Феофаном Прокоповичем, вновь обратился к делу бывшего архимандрита Ионы (Сальникеева), следствие было поручено Волынскому. Он сразу стал вести дело к оправданию Сальникеева и обвинению владыки Сильвестра. Пользуясь отсутствием митрополита в Казани, Волынский самовольно завладел архиерейским архивом, а секретаря архиерейского приказа Судовикова посадил под арест. Особенно заинтересовали Волынского показания о том, что владыка  «драл» челобитные на имя царя, в которых его называли не митрополитом, а епископом. Феофан тоже обратил на это внимание, и Волынский получил указания заниматься только делом о монастырском имуществе, а все бумаги о «драных» челобитных передать в Синод. Это грозило владыке Сильвестру обвинениями уже не в самоуправстве, а в «государевом», то есть политическом преступлении.

5 июня 1730 года он, все еще находившийся в Москве, подал в Синод челобитную на губернатора, в которой обвинял его в самоуправстве и самодурстве. Челобитная состояла из 38 пунктов и представляла достаточно яркую картину нравов эпохи. Приведем текст челобитной с сокращениями (всего в ней 38 пунктов).

«1. Приговором бывшего губернатора, Василия Зотова с товарищи, против прошения нашего из Казанской губернской канцелярии Указом, крепостные наши старинные места в Каменном городе (в Кремле) близ Никольских ворот, мерою длины тридцать, а по поперешнику двадцать сажен, отданы были в дом наш по-прежнему, и оный Указ нынешний губернатор Волынский, по немилости своей к нам, уничтожил и вышеозначенные места владением у нас отрешил, и ничего строить на них не велел, и на вышереченные места ко всякому строению куплено было нами у посторонних дорогой ценой лесу сто восемьдесят девять дерев, также из плотов по два лета с четыреста лучших бревен, сильно губернатор побрал себе на двор и поупотребил в новопостроенные свои губернаторские хоромы безденежно, и тем сильным взятием дому нашему учинил обиду и в деле остановки, также и других наших домовых служителей, разных чинов людей, побрал лучших же бревен на выбор многое число, без платы же.

2. В том же Каменном городе имелся у нас старинный небольшой сад и огород, в котором прошлого 728 году, в прибавок купя на свои келейные деньги яблоновых и вишневых и прочих рождающих плоды деревьев, посадил вновь своим трудом. И промеж тех яблоней на грядах обыкновенно дому нашего монахи садили ниже означенные овощи, чем напреж сего все леты и пропитание имели. И во оном нашем саду в Великий пост он, губернатор, не сказав нам, имел сломать замки и вороты и травил собаками волков и зайцев, отчего старые деревья поломали, а вновь посаженные мной деревья приказал, выкопав, перенести и посадить на загородном своем дворе. И после святой Пасхи саженные овощи наши: лук, чеснок, редьку, салат, россаду, мяту по приказу его выкопали из земли и бросили за ограду, и приставил свой караул. А калитку со двора нашего, которой наши ходили в оный сад, велел бревнами завалить наглухо, и за оным до днесь входу от нас из владения тем местом нет.

3. А отнял и завладел он, Волынский, теми местами и огородом под именем купца Ивана Михляева, жены его, вдовы Авдотьи, Ивановой дочери, которыми как сам Иван Михляев при жизни своей, так и по кончине его оная вдова подлинно не владела, в чем повелением ее приказчик их, Иван Артемьев, в Мануфактур-конторе сказой предъявил, что оными местами и садом они не владели и впредь им ни под случающиеся потребы во владении быть не угодны, которая сказка и в Правительствующем Сенате по челобитью нашему и в выписку о тех местах написана.

4. Также при домовом нашем Кизическом монастыре, вокруг и подле самой ограды, присланные от него, губернатора, многолюдством издревле береженную многих лет рощу порубили немалое число. Из которых присланных озорничеством хотели оного монастыря игумена Корнилия бить, едва он, игумен, в монастырь ушел и бегством спасся, понеже он, игумен, в посечке той рощи им воспрещал. А поймать оных за малолюдством служителей монастырских было опасно и привесть за немилость в губернаторскую канцелярию невозможно.

6. А потом с начала прибытия господина Волынского в Казань люди его и при нем солдаты, слыша от него к нам всякие напрасные посягательства, пришед к певчему нашему, Алексею Высоцкому, в дом нахально ночным временем и бив его, едва жива кинули без всякой причины.

7. Да у загородного губернаторского двора, по приказу Волынского, Богоявленского дьякона Ивана Семенова, да с ним Владимирской церкви посвященных дву человек церковников, Степана Степанова и Андрея Гаврилова, поймав, солдаты прутьями гоняли и стегали нагих, которые и биты нещадно и оставлены при смерти.

(Волынский в ответе на челобитную Сильвестра объяснял, что дьякон и два церковника купались в Кабане около загородного губернаторского дома, при этом были пьяны и громко бранились. О том, что они церковные люди, Волынский якобы не знал, когда отдавал приказ их высечь: « А дьяконы ль были, или дьячки, узнать того было нельзя, для того что они наги были».)

8. Также домового нашего иконописца, Никифора Смирнова, по приказу Волынского, взяв присланные в полицию и сняв с него, иконника, рубаху, били наголо кошками смертным боем.

(Волынский заявил, что Никифора наказали за то, что он «в караул к рогаткам», то есть на ночную стражу, послал вместо себя жену.)

9. Да Казанской нашей духовной школы аудитора Федора Афанасьева захватя на дороге, его же губернаторские денщики били жестокими побои и таскали безвинно, и привели еще к Волынскому на загородный двор, и оного аудитора приказав вторично бить батожьем пред собой смертно. А оная школа строена и жалованье получает из дома Архиерейского, а не от губернии.

10. Оный же господин Волынский в Казани, выхватя из ножен своих шпагу, и гнался с нагольной чрез горницу Духовного нашего приказа за секретарем Осипом Судовиковым, и хотел заколоть его той шпагой напрасно, который секретарь едва от него, Волынского, ушел и бегством тем Судовиков от смерти спасся.

(Очевидно, Осип Судовиков пострадал за то, что не хотел помогать Волынскому в расследовании дела Сильвестра.)

11. И в 729 году, будучи на Иордане, оный Волынский усмотрел в облачении Раифской пустыни на иеродьяконе Илие персидской золотой парчи стихарь, и велел прислать к себе, и бояся его, домовые наши оное церковное облачение отнесли к губернатору в дом, и оный стихарь Волынский приказал распороть у себя материю, взять к себе вовсе, а оплечье возвратить в Раифскую пустыню по-прежнему.

18. Он же губернатор, в бытность свою в Казани, повсягодно во время косьбы сена, на собственные свои конюшни брал у нас через посланных своих домовых наших одних крестьян, кроме монастырских, человек по тридцати и больше, и работали на него месяца по три без отпуску. И во время деловые нужные поры на их крестьянском хлебе, понеже он у себя лошадей держит чрезвычайно многое число.

19. Да от него ж, Волынского, посланные повсягодно в осеннюю пору и грязи брали ж крестьян одних наших, кроме монастырских, с лошадьми подвод по шестьдесят и больше для перевозки вышепоказанного сена и бывали на той его губернаторской работе по месяцу и больше без отпуску на их крестьянском хлебе, а с дворцовых и ясачных вотчин людей одних и крестьян с лошадьми ни на какую работу не брали, а все обрабатывают наши домовые и монастырские крестьяне.

20. По приказу его ж Волынского, посланные солдаты домовых наших дву человек оловянишников, да третьего живописца, Якова Савина, из домов их взяли насильно к губернатору на двор, без ведома нашего, и сделали ему из-под неволи оловянной посуды большой руки дюжину блюд, и к тем блюдам четыре ковчега оловянные же, да пять дюжин тарелок большой же руки и на них ковчеги, и прочие работы многие делали. А живописец светлицы подмазывал и всякую живописную работу отправлял многое время, а за работу им платы нимало не дано.

21. Он же, Волынский, собою, без ведома нашего, велел солдатам побрать дву человек наших окончичников к себе в дом для делания в новые хоромы стекольчатых и слюдяных окончин немалого числа, и задержаны они были до совершенные же отделки, и работали на него днем и ночью без выпуску неотлучно, а на платы им ничего не дают.

22. А пищу оные все крестьяне и мастеровые получают от дому архиерейского, а иное покупают на свои по(с. 88)следние деньги. А из дому губернаторского не токмо хлеба или щей, но и квасу отнюдь не дают. И от того насильного взятья мастеровых людей в доме нашем в починке всякого звания учинилась остановка, и для того строенья по многой нашей просьбе мастеровых наших людей к нам не отпускивал, и горши за то их теснил, посланных от нас бранил и грозил бить.

23. Да из нового нашего Болгарского монастыря[11] оный губернатор велел вновь записать в подушный оклад действительных церковников, поповых детей, трех человек, и послал неведомо куды, не уведомя нас про них. А иные дьячки были посланы от нас в оный монастырь для обучения церковного круга.

25. Да в мимошедшую осень в Каменном городе его ж губернаторским приказом бывшего соборного протопопа, да у протодьякона Ивана, дворы их, в соседстве Крутицкого архиерея подворья, со всяким строением сломаны и места очищены, а тем оные церковные служители разорены напрасно.

28. Оного же монастыря в городе Каменном другой последний конюший жалованный двор занял всяким лесом и хоромными бревны и прочим, тому третий год. Теснит и принуждает тот двор вовсе сломать, и место очистить под строение ему губернаторских конюшен, о чем словесно  и просьба ему властелинская была многая и письменно от нас к нему, губернатору келейно, по требованию его, ответствовано ж, так же и ныне принуждает келаря, Варфоломея Володимерцова, оный Волынский конюшенный двор и в рядах лавки чрез посланных из полиции ломать и очищать места безвременно и хощет, якобы за неломание оных, бить публично.

31. Он же, губернатор, летом и зимой с псовой охотой многолюдством ездит по полям и сенным покосам, и посеянный яровой и озимый хлеб наш и монастырский лошадьми и собаками и людьми своими толочут необычно. И мимо помещиковых и других вотчин ночуют у нас в деревнях, и с боем и неволей со крестьян наших и монастырских берут коням сена и овса и про людей всякой живности и хлеба, сколько похотят. И тем несносную нам и крестьянам обиду чинят напрасно.

32. Да по губернаторскому же приказу к домовым нашим певчим и церковным причетникам поставлено офицеров и солдат, где одна печь, там по два человека, а у кого по две печи, тамо по четыре человека. А у иных учинены съезжие дворы и последние покоицы от постою у всех заняты. А у простолюдинов, градских жителей, у многова числа дворов постоем обойдено, а церковники за посягательством Волынского, принуждены и дворишки продавать, да за страхом губернаторским и купить их не смеют.

33. Они ж, певчие, также и действительные церковники с прочими градскими жителями написаны к рогаткам на караулы необходимо. И в двунадесятые праздники и в царские ангелы. Оставя церковное служение, караулят со всякой печи по ночи сами на каждой неделе, где бы сколько ни было, понеже оные церковники люди скудные и нанять им вместо себя не на что. Также и рогатки принуждены делать не против московского гораздо чаще, и оковывали их железом, которые делали рогатку с десяти дворов, а становилась рубли по два и больше.

34. Священники, дьяконы, певчие ж и церковные причетники и градские жители, богатые и нищие, все без исключения, принуждены по улицам с излишним отягчением чрез четыре сажени поставить столб и ель, и в день Василия Великого и Богоявления Господня и в прочие церемонии, не по указу, но по прихотям его, губернаторским, во всякое празднество по три дни сряду на каждый столб навешивали по три фонаря, в которых свечи горят зимой по осьми часов ночи непременно, а не против Московского действия чрез десять сажен столб учинен, и на нем только по одному фонарю. Которые люди от посланных чрез нестерпимые побои, занимая в долги по тому размеру и ставили фонари и столбы, и от того священнослужителям и неимущим великое разорение нанес. А за страхом Волынского и смертными побои, бить челом на него никто не смеет.

38. Понеже он, Волынский, и без всякого моего и других к нему озлоблений, до сего времени чинит мне и прочим великое разорение. А как он уведает про сие мое нестерпимое доношение, то не токмо домовых наших и монастырских властей, но и меня в старости убьет и обругает нагло. Понеже между нами учинилась приказная быть ссора, и под ведомством у него, Волынского, яко соперника своего, быть и служителям нашим и монастырским крестьянам далее невозможно, ибо мы от от него, Волынского, в бытность его в Казани губернатором, претерпеваем всякие бедствия, тому ныне третий год неповинно.

Того ради, с покорностью Вашего Святейшества прошу, дабы повелено было жезлом паствы Вашего Святейшества церкви Божии и нас, сиротствующих, от него, Волынского, с другими оборонить и защитить, и, яко сильному, нас, немощных, в руки не предать, и о воровствах расстриги Иоасафа Салникеева дела из губернской канцелярии у него взять и послать к решению в Казань же, к кому надлежит, мимо его, губернатора. И у Спасо-Казанского монастыря конюшенного двора и лавочных мест и у всякого звания и у прочих обителей. И у церковных причетников без указу отсель не отнимать, также и впредь, за вышепоказанными губернаторскими к нам нестерпимыми озлоблении и смертными побои подчиненным нашим и ругательствы, домовых и монастырских крестьян судом и расправой и никакими делами Волынскому, по силе именным … ЕИВ указов, а паче же за приказные недружбы не ведать и обид и налог ни под каким видом не чинить. А ведать оных судом и расправой и всяким правлением и сборами, по силе оных указов, в доме нашего смирения. И о присылке оного Судовикова, и якобы мною драного дела Сумарокова дела из Казани в Москву к следствию и подлинному решению к нему, губернатору, послать третий указ с подтверждением, а в Правительствующий Сенат против прежнего и сего моего доношений, взнесть со мнением и требованием на все решенное резолюции ведение, чтобы мне в Москве незаконных убытков и дому нашему служителям от Волынского горшаго бедствия не умножилось и врознь не разобрелись»[12].

Волынский не только представил в Синод подробный ответ на челобитную митрополита Сильвестра, в которой отрицал все обвинения, но и написал дяде Семену Андреевичу Салтыкову. Однако челобитная произвела серьезное впечатление, дядя не поверил племяннику. На стороне Сильвестра выступил и казанский вице-губернатор Мефодий Никитич Кудрявцев, который, в отличие от Волынского, служил в Казани уже очень давно, с 1699 года, был крупным помещиком и представлял не столько бюрократию, сколько верхи казанского дворянства.

Тогда Волынский постарался победить владыку Сильвестра его же оружием – выявлением его собственных злоупотреблений. Он обвинил митрополита в утайке денег за венечные памяти (грамоты о венчании), которые должны были идти в казну, а оставались в архиерейском доме. Это дело стало рассматриваться в Синоде. Между тем владыка и Волынский поменялись местами: Волынский в ноябре 1730 года выехал в Москву, а владыка вернулся в Казань.

Трудно сказать, чем бы закончилась эта тяжба, но против него было вскоре заведено новое, более серьезное дело. Как уже говорилось выше, бывший коломенский митрополит Игнатий (Смола), лишенный архиерейского сана, был сослан в Свияжский Успенский монастырь. В конце августа 1731 года архимандрит Свияжского монастыря Гавриил (Русский) подал донос о том, что митрополит Сильвестр здоровался и разговаривал с Игнатием как с архиереем, подарил ему шубу и давал деньги, во время поездок в Свияжск обедал с митрополитом Игнатием и приглашал его в Раифский монастырь. Во времена Анны Иоанновны помощь опальным считалась тяжким государственным преступлением. Ведь и митрополит Георгий (Дашков), и митрополит Игнатий (Смола) пострадали за попытку помочь владыке Льву (Юрлову). О доносе Феофан Прокопович доложил императрице и уже 6 сентября с ее одобрения начал дело против владыки Сильвестра. А епископ Гавриил к тому же доносил, что в архиерейских покоях в Свияжске владыка Игнатий говорил митрополиту Сильвестру: «Вот-де, лишили меня сана напрасно, а ей ли бабе архиерея судить», – то есть речь шла об оскорблении императрицы.

У владыки  Сильвестра был произведен обыск, и в трех найденных бумагах нашли явную крамолу. В тетради, содержавшей цитаты из Отцов Церкви и доставшейся ему от новгородского архимандрита Иова, владыкой были сделаны собственные приписки. В них нашли осуждение петровских реформ в Церкви. Более серьезной уликой были рукописные пометки Сильвестра на печатном тексте петровского указа о монастырях. Наконец, в тексте еще не отправленного письма Сильвестр писал: «Сынове Восточные церк-ви, все православные христиане от всей души жалея, объявляют главную обиду Святой соборной нашей церкви. Во первых, духовных дел судия присмотру за ней не имеет и к пользе не радеет, и о других соборных церк-вах небрежен. И по всему видно суть, что он не православен». Речь явно шла о Феофане Прокоповиче. Владыка Сильвестр так и не сказал, кому он писал это письмо.

В результате митрополита Игнатия отправили на допрос в Москву, а владыку Сильвестра – в Нижний Новгород, в Благовещенский монастырь. Мтрополит Игнатий вскоре был лишен и иерейского сана и сослан в Никольский Корельский монастырь, а владыку поместили в Санкт-Петербургской Александро-Невской лавре без права архиерейского служения и ношения панагии.

Вслед за падением митрополита Сильвестра репрессии обрушились на духовенство Казанской епархии. Для правления Анны Иоанновны было характерно крайне подозрительное отношение к духовенству. И дело не только в Феофане Прокоповиче, но и в самой императрице и ее светском окружении. По оценке А.В. Карташева, «наступила полоса заключения в тюрьмы духовенства и епископов. Это был жестокий методический террор. … Создавалась картина какого-то страдания от нашествия иноплеменников»[13]. В полной мере это проявилось в деле «О невоспоминании в Казанской епархии при бывшем митрополите Сильвестре в служении литургии по «Достойне» титула Святейшего Синода».

Еще в ходе расследования дела о митрополите Игнатии (Смоле) иеромонах Раифского монастыря Иосиф дал показания о том, что владыка Сильвестр прекратил поминать Синод, а также заявил, что и в Раифском монастыре по его примеру Синод не поминали. Об этих его показаниях вспомнили уже в 1732 году, когда владыка Сильвестр уже давно был смещен. Для расследования по указу Синода от 7 января 1732 года в Казань был направлен игумен Московского Сретенского монастыря Евсевий (Леонов) .

При содействии гражданских властей (то есть того же губернатора Волынского) он допросил более 300 священнослужителей. Одни из них показали, что сами «воспоминали Синод», а поминал ли владыка Сильвестр, не знают, другие – что владыка Сильвестр не поминал, а они по-прежнему поминали. Но некоторые давали явно ложные показания, защищая своего бывшего митрополита и себя. В результате архимандрит Спасо-Преображенского монастыря Питирим, архимандрит Зилантова монастыря Евфимий, игумен Седмиозерной пустыни Савватий, игумен Казанского Иоанно-Предтеченского монастыря Иоанн, строитель Кизического монастыря Иоиль, иеромонах Казанского архиерейского дома Иоанн, протоиерей Казанского Богородицкого монастыря Алексей Никифоров, священник Успенского собора Анисим Емельянов были лишены сана, «отданы в светскую команду» и сосланы в Сибирь. Архимандрит Раифского монастыря Иаков был лишен священства и сослан в дальний монастырь Устюжской епархии, строитель Тихвинской пустыни (монастырь в Цивильске) Никифор и келарь Раифского монастыря Макарий были сосланы в дальние монастыри без лишения сана. Знаменитый впоследствии миссионер Алексий Раифский был «оставлен в подозрении».

Обращает на себя внимание, что доносчик по делу митрополита  Игнатия (Смолы), бывший настоятель Свияжского Успенского монастыря, а во время следствия епископ Суздальский Гавриил (Русский), не был допрошен и не пострадал, хотя, разумеется, он тоже не поминал Синод вместе с митрополитом.

Таким образом, были репрессированы все без исключения настоятели монастырей Казани и окрестных городов[14].

Но наиболее ярко характеризует мрачные времена Анны Иоанновны приговор по отношению к рядовому черному и белому духовенству.

«Городов Казани и Свияжска соборных и приходских церквей протопопов соборных и приходских церквей протопопов и священников и протодьякона и дьяконов … вместо достойного им наказания от всех церквей отрешить вовсе и на их… места определить достойных уездных священников и дьяконов. А вышеупомянутых… отослать для священнослужения к тем уездным церквам.

Казанского и Свияжского уездов священников и дьяконов… вместо наказания от тех церквей, при которых они служили, отрешив, по учинении в архиерейском доме плетьми наказания, перевести к другим той же епархии уездным церквам.

Дому архиерейского иеромонахам, иподьякону и монастырским иеромонахам… всем при собрании прочего братства в тех местах, где кто жительство имеет, учинить шелепами жестокое наказание, и священнослужение отправлять по-прежнему невозбранно, токмо содержать их в тех же монастырях отнюдь неисходно»[15].

Таким образом, все духовенство Казанского и Свияжского уездов,  служившее во времена митрополита Сильвестра, поголовно подлежало жестоким телесным наказаниям, все городское духовенство подлежало ссылке в уезды лишь за то, что они выполняли распоряжения своего епархиального архиерея. Как известно, кадровую «чехарду» удалось отменить сменившему владыку Сильвестра архиепископу Илариону (Рогалевскому), и священники остались на своих местах, об отмене телесных наказаний речи не было. В течение нескольких следующих лет «по графику» в архиерейский дом в Казанском Кремле являлись священники для того, чтобы получить назначенное битье плетьми или «шелепами» (палками). Неизвестно, осуществлялись ли эти порки публично или «келейно».

Самого же владыку Сильвестра, в связи с делом о непоминании Синода, в марте перевели в Крыпецкий монастырь Псковской епархии, то есть в его родные места. О возвращении на Казанскую кафедру уже речь не шла – 26 марта был назначен новый казанский архиепископ Иларион. Владыка по-прежнему находился в неопределенном положении, его не лишали архиерейского сана, но запрещали служить и носить панагию.

В 1733 году на утреннем богослужении он заявил «Слово и дело», что по петровским законам означало, что у него есть важные сведения о государственных преступлениях. По каждому такому заявлению гражданские власти обязаны были сообщать в Тайную канцелярию, а самого заявителя брать под стражу, для его собственной безопасности. При этом ложное произнесение «слова и дела» считалось тяжким преступлением. Владыка Сильвестр на допросе заявил, что ни в чем не виновен и потребовал, чтобы его судил Сенат. Его заявление рассматривалось на заседании Кабинета Министров, который постановил лишить его сана (но не монашества) и заключить в крепость в Выборге.

Показательно, что почти также сложилась и судьба владыки Георгия (Дашкова). Находясь в Спасо-Кубенском монастыре, он сказал «слово и дело». Очевидно, и тот, и другой действительно не видели за собой никакой вины. Если владыка Сильвестр для своего оправдания требовал суда Сената, то владыка Георгий – личной встречи с императрицей Анной Иоанновной. В результате владыку Георгия сослали в самый отдаленный край России – в Нерчинск.

Через два года, 31 мая 1735 года, владыка Сильвестр скончался в Выборгской крепости, то есть в тюрьме. Он был похоронен под алтарем собора Рождества Христова города Выборга, позже этот храм был заброшен, а в XIX веке восстановлен как церковь Восьмого Финляндского стрелкового полка. В начале XX века в подвале храма сохранялась плита с надписью : «Н. М. П. Т. монаха Сил..... 173...».

1. Русский биографический словарь. СПб., – Т. Сабатеев-Смыслов. – СПб.,1904 – С. 443-444.

2. Чтения в Обществе истории и древностей российских. – М., 1861. – Кн. 3. – С.

3. В Собрании сочинений святителя Димитрия Ростовского опубликовано письмо святителя архимандриту Троице-Сергиевой лавры Сильвестру, в котором он благодарит за радушный прием во время посещения Лавры, сообщает о посылке отцу Сильвестру Миней (июнь, июль и август) // Собрание сочинений святителя Димитрия Ростовского. – М., 1838. – Т. 1. – С. 503.

4. Макарий (Миролюбов). История Нижегородской иерархии. – СПб., 1957. – С. 53.

5. Знаменский П.В. Сильвестр, митрополит Казанский // Православное Обозрение. – СПб., 1878. – № 4, 5, 6.

6. Слово «иноземческая», очевидно, означает, что пьеса была на латинском языке.

7. Харлампович К.В. К истории Казанской духовной семинарии в XVIII веке. – С. 141.

8. Православный собеседник. – Казань, 1858. – Ч. 3. – С. 234.

9. Малов Е.А. Исторические описания церквей г. Казани. Казань, 1884. – Вып. 1. – С. 20.

10. Когда Волынский уже был секретарем Кабинета Министров при Анне Иоанновне, он лично избил кулаками академика и известного поэта Василия Кирилловича Тредиаковского, этот эпизод часто описывался в литературе.

11. Имеется в виду Успенский монастырь, основанный в 1723 году прямо на развалинах Булгара по распоряжению Петра I, осматривавшего Булгар. Вокруг монастыря вскоре выросло село Успенское-Болгары, ныне часть города Болгара.

12. Чтения в Обществе истории и древностей Российских. – М., 1868. – Кн. 3. – С. 71-94.

13. Карташев А.В. Очерки по истории Русской церкви. – М., 1992. – С. 398.

14. Описание документов и дел, хранящихся в архиве Святейшего Правительствующего Синода. Том. 12 (1732 год) СПб., 1902. Стб. 237-250; Полное собрание постановлений и распоряжений по ведомству православного исповедания. – СПб., 1855. – Т. 7. – С. 609.

15. Там же. – С. 615.