Кто за нас молится в храме?

Две картины об одном

Картина первая: вот стоят верующие люди в храме, а в это время в алтаре за них молится батюшка или псаломщик на клиросе. Многое непонятно людям в том, что конкретно происходит на службе, многое нужно и можно постараться понять… Но батюшка ведь за всех молится, а значит всё в порядке, и его в принципе можно даже не слушать…

Картина вторая: за какой-нибудь вечерней службой чтец плавно, самозабвенно читает псалтирь — слов не разобрать из-за того, что чтец этот, увлекаясь плавностью собственной речи, нарушает логику текста или читает невнятно, или читает себе под нос… Но уж так «молитвенно» и умиротворяющее всё это звучит, и почти никого не интересует тот факт, что драгоценные слова богослужения пролетают мимо ушей…

Какова связь между двумя этими картинами из повседневной жизни многих православных приходов? Всё просто: в первом случае люди всю ответственность за свою духовную жизнь переложили на священно- и церковнослужителей; а во втором случае — служитель церкви сам принял на себя обязанности «молитвенника» обо всех прихожанах, предлагая им лишь пассивно присутствовать при его (служителя) молитвенном делании. Оба таких подхода в корне не верны: служитель Церкви не святой, и поставлен не для того, чтобы в его многочисленные обязанности входила ещё и постоянная одинокая «молитва за всех» (иначе, для чего вообще нужны прихожане на службе?); миряне же в свою очередь — не безответственные слушатели, но полноправные (со всеми вытекающими отсюда обязанностями) соучастники богослужения.

Клирики и миряне

Конечно, причина всему — всё углубляющееся историческое разделение между клириками и мирянами. Да, какая-то дистанция между ними необходима. Но ведь не до превращения Церкви в два практически иностранных (слава Богу, не враждующих) государства. Как этого избежать? Как сделать так, чтобы, например, при мысли о соборном богослужении в памяти всплывал не столько пышный строй священников на фоне размытых лиц прихожан, сколько общая фотография под названием «Пастыри и их паства», где все друг друга стараются взаимно поддерживать и понимать?

Наверное, именно слова «старание» и «взаимность» должны быть ключевыми в решении этой проблемы. Что плохого случится, если, скажем, церковнослужитель вспомнит во время чтения каких-то молитвословий о том, что он в храме не один и начнёт читать с таким расчетом, чтобы окружающие его понимали и молились вместе с ним? Что плохого случится, если и прихожанин, придя домой после службы, проявит инициативу и поинтересуется (да хоть в том же Интернете) о том, в чём смысл тех или иных сложных мест Литургии? Что плохого случится, если клиросный хор вместо сложной композиторской обработки иной раз споёт на службе (может быть, уже и приевшимся) обиходым распевом, ради того, чтобы подарить людям возможность присоединиться к радости общего молитвенного пения? Что плохого в том, если верующие люди в храме попытаются сосредоточиться на том, что происходит, а служители храма им в этом помогут?

Для чего нужно богослужение?

Есть, конечно, ещё общая правильная мысль, что всё происходящее в храме делается исключительно для Бога. Но как мы её понимаем? Ведь часто можно слышать высказывания наподобие: «Ну и что, что никто ничего не понимает — так и надо, зато Бог слышит». Бог-то слышит. Только вот зачем же мы будем за Литургией для Бога читать, скажем, Евангелие? Или Иоанн Златоуст придумал это место в богослужении, чтобы напомнить Господу слова Писания?..

Примеров неверного восприятия смысла службы не счесть. И как нужно помнить, что всё, происходящее на службе, происходит для людей — для нашего назидания в вере, для нашей подготовки к встрече с Богом в Таинстве Евхаристии, для нашего духовного возрастания. Иными словами, всё в храме действительно задумано для Бога, но обращено к людям, в том смысле, чтобы мы все (а не только некоторые) имели возможность самостоятельно (а не за счёт кого-то) прийти к Богу по древней, проверенной веками, дороге православного богослужения.