«Царь и раб, червь и бог»

— Борис Николаевич, позвольте от имени редакции «Православного собеседника» поздравить вас с вручением Патриаршей литературной премии. И давайте сначала поговорим о тех воспоминаниях, которые связывают вас с Татарстаном и Казанью.

— Благодарю вас за поздравление. А что касается моих воспоминаний, то наверное начать надо с того, что я родился во Владивостоке в семье офицера.

Но вскоре семья переехала на родину мамы в Бугульму, где я и закончил начальную школу. Мое поступление в Казанское суворовское военное училище произошло немного необычно. Дело в том, что это было мое первое самостоятельное решение. Окончив начальную школу, я сам отправил в училище заявление на поступление, ничего не сказав об этом своим близким. Таким образом вызов из училища на вступительные испытания стал для всех полной неожиданностью, мама утром открыла почтовый ящик и увидела этот конверт. Я, как мог, объяснил ей это свое решение, но изменить его отказался, меня очень привлекала романтика военной жизни. Конечно, маме было нелегко расставаться с таким маленьким сыном.

Вступительные испытания и медицинская комиссия оказались весьма строгими. Высокие требования к претендентам на звание суворовца были связаны с серьезным образовательным уровнем училища. Я могу подтвердить, что по всем предметам мы получили блестящее образование. Мы, выпускники 1965 года, до сих пор вспоминаем своих преподавателей добрым словом на наших встречах. Эти встречи я посещаю регулярно и не так давно был в Казани на 70-летии Казанского суворовского военного училища.

Например, за свой французский язык я особенно благодарен Ольге Сергеевне и Сергею Александровичу Булацель. Они были людьми непростой судьбы. После революции 1917 года им пришлось покинуть Россию, но после войны и участия во французском Движении сопротивления вернулись из эмиграции в Казань. Я часто с благодарностью вспоминал их уроки, после поступления на романо-германское отделение филфака МГУ. Русский язык и литературу у нас преподавал майор Федор Степанович Алесь, который также вел литературный кружок для суворовцев, в котором формировались мои первые литературные опыты. Много лет спустя мне довелось познакомиться с его сыном, который поступил на заочное отделение Литературного института, майор Алесь к тому времени уже скончался, и для меня это была очень трогательная встреча.

— Алексей Куприн описывает кадетский быт как довольно таки суровый. У вас как это происходило?

Патриарх Кирилл: преподавание литературы в школе стало затянувшимся экспериментом

— Наш быт был разнообразным, во взаимоотношениях между кадетами действовал своеобразный кодекс чести, стукачество, вообще предательство, воровство категорически не одобрялись. Отношение к нарушителям этого неписанного кодекса было соответствующим. Наша кадетская дружба в целом основывалась на здоровых нравственных понятиях. Важной основой этих отношений была взаимовыручка, которую мы сохраняем между собой и поныне. По возможности помогаем друг другу в разных жизненных обстоятельствах, если кто-то серьезно болеет, собираем деньги на лечение. Теперь мы видим, что наша дружба прошла испытание временем, мы пронесли ее через последующие годы.

Большое внимание уделялось не только образованию, но и физической, спортивной подготовке. Вместе со мной учился боксер Вадим Емельянов, который занял третье место на Олимпийских играх. Есть среди наших выпускников мастера спорта по баскетболу, теннису, плаванию. Само собой разумеется, что большое внимание уделялось военной подготовке, летом мы выезжали в лагеря, проделывали многокилометровые марш-броски в июльскую жару при полной амуниции, стреляли из боевого оружия боевыми патронами, в том числе и ночью трассирующими. Скидки на наш возраст и подростковую комплекцию при этом были минимальными, в связи с чем мне запомнился один эпизод. Леня Кондрух из Белоруссии был в то время очень худым мальчиком, и когда настала его очередь стрелять из ручного пулемета на ходу, то отдача поднимала ствол пулемета высоко вверх. И вот, впереди идет Леня, с каждой очередью пулемет в его руках вскидывается в небо, а сзади идет офицер, который, конечно, не в восторге от этой ситуации, и как может ободряет Леню руганью, а также дает какие-то указания, но только и всего. Никто не отнял у него пулемет, не сказал, что тебе еще рано, наоборот дали возможность ощутить боевое оружие, научиться, справиться.

Суворовское училище это, все-таки, закрытое учебное заведение и поэтому наши выходы в город были, по большей части, групповыми, хотя воскресные увольнения мы уделяли разнообразным личным интересам, посещали Драматический театр имени Качалова, музыкальный театр, стадион, принимали участие в школьных балах. После окончания училища нам дополнительно вручали удостоверение водителя третьего класса, и иногда по городу мы передвигались на армейских бортовых грузовиках — за рулем суворовец, рядом с ним старшина инструктор. В соответствии с программой обучения все мы должны были научиться водить автомобиль, и командование не упускало этих возможностей, чтобы дать нам настоящую практику вождения. Разумеется, что такой практике предшествовала тренировка на полигоне.

— Вручение вам Патриаршей литературной премии является ни чем иным, как официальным признанием Церковью ваших писательских заслуг. Потому что, как известно, эта премия вручается не за отдельное произведение, а по совокупности всего творческого пути. Что скажете об этом?

— Хочу заметить, что это признание и Церкви, и литературного сообщества. Поскольку сначала Экспертный совет определяет номинантов, а избрание лауреатов происходит уже непосредственно во время церемонии. В этом голосовании принимают участие как церковные деятели, так и представители литературного сообщества. Редакторы толстых литературных журналов, литературные критики, известные писатели. Сама идеология премии предполагает такую двусторонность, с одной стороны она вручается за вклад в сохранение духовных и нравственных ценностей в культуре и литературе, а с другой, за художественные достоинства произведений. Сочетание двух этих качеств дается не так легко, как кому-то это может показаться, в чем и заключается уникальность Патриаршей литературной премии. Насколько мне известно, среди множества других литературных премий, которые вручаются в России, нет ни одной подобной. Литературные премии обычно сосредоточены лишь на художественных качествах сочинений. С другой стороны, если бы Патриаршая литературная премия вручалась лишь за духовные и нравственные достоинства произведений, то она перестала бы быть литературной, перестала бы быть художественной. Она стала бы премией для проповедников и публицистов. Что касается меня, то я считаю, что это очень большая честь для меня.

— Вы являетесь специалистом по западноевропейской литературе, ваша литературоведческая деятельность связана именно с ней?

— Да, это так, но, все же, не совсем так. Моя литературная судьба сложилась таким образом, что в свое время я написал две книги в серии ЖЗЛ — одну о Паскале, а другую о Чаадаеве. И это сочетание европейского и русского в моей литературной и исследовательской работе продолжалось и дальше, но со все большим перевесом в сторону русского материала. Далее я написал книги «"Тайна человека" и тайна истории (метаморфозы людей и идей в свете христианской традиции)», «Непрочитанный Чаадаев, неуслышанный Достоевский, неопознанный Тютчев». Впервые эти работы были изданы в начале 2000-х, а затем переиздавались.

Тройное сочетание отрицательных эпитетов по отношению к таким широко известным русским писателям может показаться претенциозным, но я, все же, считаю, что оно соответствует действительности. Дело в том, что именно то, о чем они писали сконцентрированно, то на чем они главным образом сосредотачивались, до сих пор не находится в центре внимания и осмысления читающего общества. Я имею в виду «тайну человека», заключенную в противоречивости человеческой природы. В свое время это парадоксальное сочетание величия и ничтожества человека в афористичной форме выразил Гавриил Державин: «Я царь, я раб, я червь, я бог». Вот что должно находиться в центре нашего внимания, в центре внимания историков, политиков и разного рода идеологов. С одной стороны человек имеет довольно-таки ясные представления о любви, милосердии, справедливости, о подлинной свободе, чести и так далее, а с другой стороны он обуян гордыней, завистью, властолюбием, тщеславием, сребролюбием, сластолюбием... До тех пор пока мы как следует не осознаем эту темную, рабскую сторону нашей природы все эти роковые вопросы русской интеллигенции: «Что делать? Кто виноват?» или, как говорил Шукшин: «Что с нами происходит?» — не могут получить внятного положительного разрешения.

Здесь уместно вспомнить Вл. Соловьева, писавшего в статьях о Достоевском: «пока темная основа нашей природы, злая в своем исключительном эгоизме и безумная в своем стремлении осуществить этот эгоизм у нас не преображена и этот первородный грех не сокрушен, вопрос «что делать?» не имеет разумного смысла. Единственный разумный здесь ответ: ищите исцеления. Пока вы не исцелитесь — для вас нет дела, а пока вы считаете себя за здоровых — для вас нет исцеления». Пока в обществе нет в достаточном количестве этой царской закваски, положительных сил добра и света, пока в нем торжествует рабская рутина, для общества нет конструктивного выхода. К сожалению, такой поверхностный подход в отношении названных вопросов преобладает в историческом процессе — в реформах, в идеях, в революциях. Все сосредоточены на изменении учреждений и правил, но забывают о том, что в первую очередь необходимо изменить испорченную рабскую природу в людях. Именно поэтому все и получается в соответствии с известным изречением Черномырдина: «Хотели как лучше, а получилось как всегда». Тут можно вспомнить и по большей части неверно понятое изречение Чехова о том, что он всю жизнь по капле выдавливал из себя раба. Разумеется, что Антон Павлович имел здесь в виду совсем не политическое рабство.

Так вот, эта неопознанность, неуслышанность и непрочитанность наших классиков заключается в том, что не замечается смысловое ядро их творчества. Эти писатели все несовершенства общественной, политической, культурной и какой угодно жизни выводили из несовершенства человеческой природы, а не из несовершенства государственного и общественного устроения. Это их объединяет и это их выделяет в общем контексте русской литературы, и этого мы не слышим. А если и слышим, то не обращаем внимания, не ставим этого в основу осмысления нашей деятельности. Не на словах, а на деле. Все разговоры об исправлении общества должны быть основаны уже на преображенной, исправленной природе человека, если же этого не происходит, то вся риторика, все слова изначально искажаются, а до дела и вовсе не доходит. Как сказал однажды известный церковный писатель святитель Игнатий Брянчанинов: «Для того, чтобы попасть в намеченную цель на земле надо целиться в небо». И как Лев Толстой заметил тоже однажды, что для того чтобы приплыть на своей лодке к намеченной цели надо круто забирать вверх по течению, иначе река жизни унесет ее много ниже. А река жизни это и есть та самая испорченная часть нашей природы, с которой мы должны бороться.

Все эти соображения служили стимулом в моих исследованиях и размышлениях и не только на материале русской литературы XIX века. Изучая споры западников и славянофилов я в этот контекст ставил книгу Карла Ясперса «Смысл и назначение истории», рассматривал в контексте такой постановки вопроса эстетическую теорию Поля Валери, затем возвращался к творчеству Паскаля. Книга, объединившая эти мои раздумья, называется «Мыслящий тростник: влияние личности и творчества Паскаля на русских религиозных философов и писателей». В ней я рассматривал антропологию, историософию, логику Паскаля в сравнении с творчеством Достоевского, Толстого, Тютчева, Батюшкова, Пушкина, Тургенева. Философов Розанова, Вышеславцева, Франка, Флоренского, Киреевского, Хомякова. Упомянутые писатели и мыслители в силу общности своих взглядов на человека и его природу неизбежно сходились с ним во мнении, что без Бога человек не может бороться со своей темной стороной. Этот подход всех их типологически объединяет.

— Почему русские писатели уделяли такое внимание именно Паскалю, как вы думаете, почему именно с ним они были внутренне близки?

— Именно потому, что перечисленные писатели были глубоко погружены в проблематику внутренней жизни человека и понимали, что реформы и революции ничего не изменят к лучшему. Как и Гоголь писал: «Как мало заботятся об узнании природы человека, тогда как это есть главное начало всему».

Пушкин считал Паскаля величайшим мыслителем, проникшим в глубины души и мысли человека, и советовал Ольге Осиповне Смирновой-Россет познакомиться с его творчеством. По совету Пушкина и Гоголь познакомился с Паскалем. Кстати, и декабристы Бобрищев-Пушкин и Пущин, друг Пушкина, в ссылке переводили Паскаля на русский язык, пытаясь опубликовать свой перевод «возрожденного русского Паскаля» с помощью бывшего директора лицея Энгельгардта.

К ряду интересующихся Паскалем следует отнести и Чаадаева. Чаадаев был сугубо религиозным мыслителем. Он долго колебался между католицизмом и православием, поскольку считал, что католицизм исторически был как бы куколкой, из которой выпорхнули бабочки цивилизации, демократии, прав человека. Позже, когда он увидел как плоды цивилизации превратились на его глазах в кровавые революции, а результатами всех этих перемен становилась «плачевная золотая посредственность», груды искусственных потребностей, враждебных друг другу интересов, он приходил опять-таки к пониманию необходимости преображения и исправления в первую очередь внутреннего человека. А затем к пониманию того, что основные возможности для преображения человека заключены в православии. Его мысль постоянно пульсировала между этими двумя полюсами католицизма и православия, и к этому второму полюсу он приходил, когда убеждался, что без внутреннего духовного преображения ничего не получается. Таким образом, начав с Запада, он постепенно мигрировал к Востоку и этим он очень интересен как мыслитель. Разумеется, что как раз Паскаль стал для всех религиозно ориентированных русских писателей и мыслителей образцом достойного плода Западной церкви и Западной цивилизации.

А что вы скажете в отношении русских церковных писателей. Не вообще религиозных, а именно церковных. Какова была их роль в литературном процессе XIX века? В частности вы уже упоминали святителя Игнатия Брянчанинова, который среди русских церковных писателей по своему стилю, пожалуй, ближе всех к современной ему русской литературе. Хоть кого-то из многочисленных русских церковных писателей русские верующие писатели воспринимали всерьез? Как-то невольно, при таком внимании к Паскалю задаешься вопросом, почему Паскаль? Где все наши собственные христианские писатели, современники русских классиков XIX века?

Думаю, что этот вопрос еще ждет своего исследователя. Мне, кроме некоторых обрывочных сведений, ничего об этом неизвестно. Я не готов сейчас твердо ответить на этот вопрос, но, пожалуй, я соглашусь с вами в том, что при всей любви русских классиков к Паскалю своим собственным христианскими писателям они не уделили достаточного внимания. В том числе и Игнатию Брянчанинову, который был несомненным поэтом в своих поэтических произведениях и который не был чужд русским классиками по своему воспитанию и социальному происхождению, вообще по образу и строю своего мышления за исключением лишь того, что он был церковным писателем, а они принадлежали к светской литературе. Трудно сказать почему именно так получилось. Возможно потому, что, как и в Евангелии об этом сказано: «Нет пророка в своем отечестве». С другой стороны, надо признать, что у светских русских писателей по отношению к русским церковным писателям была некоторая настороженность, которая со временем превратилась в отчужденность. Тут я еще раз хочу сказать, что этот вопрос остается малоисследованным. Необходимо как следует прочесть периодику того времени (которая остается для нас еще не вполне прочитанной) и возможно, что это выявит какие-то другие литературные контакты между русскими классиками и русскими церковными писателями, кроме тех, которые нам хорошо известны, как, например, знаменитая поэтическая переписка между Пушкиным и митрополитом Филаретом.

Получается, что вы первый литературовед, которого наградили Патриаршей литературной премией? Или это не совсем так?

Я не могу сказать о себе, что я чистый литературовед, мои первые книги были не столько литературоведческие, сколько художественно-биографические.

Я имею в виду книги, которые я писал для серии ЖЗЛ.

— Над чем вы сейчас работаете как писатель?

— Я сейчас работаю над такой темой как Достоевский и Запад. Отношение самого Достоевского к Западу было двояким, он воспринимал его как страну святых чудес и как страну, в которой набирает силу апостасийный процесс, в апологии индивидуализма, утверждении позитивизма, торжестве социал-дарвиниз-ма. Развивающуюся таким образом цивилизацию Достоевский был склонен сравнивать с вавилонской блудницей из Откровения Иоанна Богослова. Все это, по мнению Достоевского, разрушало царские черты в человеке. Эти две Европы Достоевского отразились и в его письмах, и в его художественных произведениях. С одной стороны, он глубоко воспринял христианскую Европу и, с другой стороны, перед его глазами уже происходил ее распад.

Интересно также обратить внимание на то, как сам Достоевский был воспринят на Западе — через ницшеанство и через фрейдизм. И на то, что именно при таком подходе Достоевский пока остается самым услышанным на Западе русским классиком. Однако он услышан не в том смысле, о котором мы говорили, не в своих размышлениях о тайне внутреннего человека, над которой он размышлял всю жизнь. Запад сосредоточился на рабских чертах персонажей Достоевского и тщательно все это изучал в лице последователей Ницше и Фрейда. В социологических формах этим занимались и западные социалисты. В этой новой книге главным образом хотелось бы показать, как на Западе препарируют Достоевского, пытаясь его изучать.

Вторая тема, которую я хотел бы затронуть, это актуальность русской классической литературы, пророческий характер которой проявляется в самых разных реалиях идейной, культурной, социальной жизни. Тот же Достоевский, который в своих произведениях предвосхитил революционные события в России. Уже в произведениях русских классиков мы видим во что разовьется позитивизм, капитализм, социализм без внутреннего преображения человека, на что эти идеи будут опираться на практике. И мы видим уже у русских классиков, что они по-своему оживят гордыню, тщеславие, гедонизм, насилие и т. п. И вот, по-прежнему, мы встречаемся со Ставрогиными, с Грушницкими, Смердяковыми, крупными и мелкими бесами, только в других костюмах, но типы остаются все те же.

Положительные персонажи, как, например, Татьяна Ларина, тоже встречаются, но они не так бросаются в глаза.

— Согласен с вами, как заметил один русский церковный писатель и миссионер — архиепископ Нил Ярославский, добродетель как драгоценный камень под ногами не валяется и нет ничего удивительного в том, что повсюду мы видим лишь булыжник и щебень. Несомненно, что русские классики были прозорливыми людьми. Но что вы скажете об актуальности русской художественной литературы с точки зрения того, как ее читают и знают наши современники?

— Если общество перестанет ценить, хранить и знать свои культурные сокровища, применять их к мысли, действию и чувству, то у такого общества нет перспектив не только для развития, но и для существования уже в ближайшее время. Культурные сокровища и, в частности, русская классическая литература, напоминают нам об образе Божием в нас, все это помогает нам выбираться из трясины человеческой слабости, человеческих страстей, беспочвенных иллюзий и утопических упований. Отношение к русской классике, конечно, не может не тревожить. Посмотрите как обращаются с русскими классиками современные театральные деятели. Приходится констатировать, что по большей части современные театральные постановки по мотивам произведений русских литературных классиков или прямо по их произведениям сконцентрированы на темной, рабской стороне человеческой природы. Не только в театре, но и в кино в других всевозможных интерпретациях классической литературы прослеживается эта безумная тенденция.

Русская классическая литература, конечно же, никуда не денется. Ее культурные масштабы слишком велики для того чтобы просто затереться, забыться, исчезнуть. Но отношение современного общества к ней оставляет желать много лучшего. Пока не могу сказать, что в этом отношении я смотрю в наше будущее с оптимизмом. Стараюсь смотреть в это будущее взвешенно и думаю, что нам надо много трудиться в этом направлении.