Владимир Легойда: идет цунами, а мы спорим на берегу

— Владимир Романович, в конце года принято подводить итоги. Какие события и тенденции были, на ваш взгляд, наиболее значимыми в жизни Русской Православной Церкви в 2016 году?

— Главные события в жизни Церкви происходят на том поле битвы, которым Достоевский назвал сердца людей, — а там трудно подсчитать результат. И все же, мне представляется, по некоторым признакам видно, как это основное церковное служение сегодня совершается. Хотя бы по тому, как люди откликаются на чужую беду и часто мотивируют свои поступки своей верой, сверяют жизнь с евангельским камертоном.

Но есть и более зримые, конкретные результаты. Из недавних — в декабре, ко дню святителя Николая, по просьбе митрополита Киевского и всея Украины Онуфрия, поддержанной патриархом Кириллом, на Донбассе был освобожден и передан украинской стороне Тарас Колодий. Никаких встречных условий поставлено не было. Очевидно, что определяющим здесь было именно обращение Церкви. Этот факт стал, если хотите, итогом постоянных миротворческих усилий Украинской православной церкви и в целом Русской церкви. Надеемся, что он станет отправной точкой для развития процесса освобождения и других пленников с обеих сторон конфликта.

Самым же масштабным примером таких усилий в уходящем году на Украине стал, конечно, Всеукраинский крестный ход в июле. Это событие тогда вдохновило всю страну и миллионы верующих в других странах пастырской ответственности Русской церкви. И мне кажется, это еще раз свидетельствует о том, что только Церковь может реально повлиять на улучшение ситуации на Украине.

Конечно, в мире наиболее резонансным и заметным событием из жизни Церкви стала гаванская встреча патриарха Кирилла и папы Франциска. Это была встреча двух христиан, двух священников, которая стала примером для многих ответственных политиков, а также на качественно новом уровне ввела тему преследования христиан в современном мире в мировую повестку. Теперь все заявления представителей Церкви в международных организациях по данному вопросу подкреплены авторитетом двух крупнейших христианских общин.

— Изменила ли как-то встреча в Гаване взаимоотношения Русской православной церкви с католической общиной в России?

— Патриарх и папа встретились потому, что сердце болит за людей, за то, что происходит в мире. Мир не хочет замечать и признавать масштабного гонения на христиан — в Африке и на Востоке их физически истребляют, а в западных странах загоняют в гуманитарное гетто.

Патриарх Кирилл сказал однажды, что принял решение пойти на эту встречу, потому что чувствует, что мир подходит к какой-то роковой черте, что происходят процессы, которые могут смести и снести все. Понимаете, идет волна, цунами, а мы до хрипоты спорим на берегу о каких-то своих проблемах, более важных или менее важных… Но не видим надвигающейся угрозы. Да эта волна сметет нас — вместе с детьми, домами и проблемами. И все наши споры окажутся если не бессмысленными, то по крайней мере безрезультатными…

А про влияние: вот знаменитый европейский христианский форум — ежегодный митинг католического движения Communione e Liberazione, который уже 30 лет проходит в августе в Римини, в этом году назывался «Ты есть благо для меня» и был эхом этой встречи.

— А есть ли такое единомыслие внутри православного сообщества? Не говорит ли неудача попытки провести Всеправославный собор о серьезных разногласиях?

— Мы не драматизируем сложившуюся ситуацию, а расцениваем ее как сложную, но рабочую. В полемике становится ясно, что волнует людей. И сейчас по поручению Синода библейско-богословская комиссия изучает итоговые документы Собора на Крите, чтобы потом выразить к ним отношение Русской церкви.

К сожалению, многие, в том числе и с медийной подачи, поспешили объявить чуть ли не о смерти соборности: вот, мол, собирались-собирались, да так и не собрались. Но если подойти к этому ответственно и посмотреть, сколько лет действительно не собирались и какие были условия, когда собирались, то я бы сказал, что это не только не смерть соборности, но, напротив, попытка понять, как соборность должна проявляться в современных условиях, выработать, если хотите, механизм работы соборности в современном мире среди всех церквей. Это же внутренняя органика церковной жизни, и нам важно ее не поломать, не сделать что-то, что нанесло бы ей ущерб.

Поэтому я совершенно искренне считаю, что нужно еще какое-то время подготовиться, чтобы Собор на Крите был шагом на пути к действительно всеправославному Собору. А свидетельством того, что никакой трагедии и даже драмы не произошло, стал в том числе тот факт, что в ноябре высокие представители всех и предстоятели девяти православных церквей приехали в Москву поздравить патриарха Кирилла с юбилеем.

— В этом году было еще одно широко освещавшееся событие — празднование тысячелетия русского монашества на Афоне.

— Да. Мы, находясь в православной среде, как-то забываем, что далеко не для всех Афон так же известен, как, скажем, Статуя Свободы… На мой взгляд, сама масштабность праздника позволила многим людям узнать, что есть такое уникальное место с глубоким духовным опытом и это не памятник прошлого, а страница настоящего и, главным образом, будущего. Как и все христианство в целом: не про прошлое человека, но про его будущее. Евангелие устремлено в будущее. Это очень важно понимать.

— А были ли в этом году какие-нибудь провалы?

— Провалы, пожалуй, слово слишком сильное. Но, конечно, в ряде вопросов нет полного удовлетворения. Скажем, меня лично очень расстраивает, что есть сложности взаимопонимания между разными силами в государстве, обществе и Церкви в дискуссии по теме абортов. То, как она нередко подается в средствах массовой информации, свидетельствует, что нам по какой-то причине не удается в полной мере донести до общества свою точку зрения. Когда ее сводят к позиции «Церковь против» — это очень серьезная подмена. Церковь предлагает целый комплекс мер по поддержке семьи и детства. И многое уже делает сама.

— Но ведь это не единственная спорная тема. С исторической памятью тоже не все однозначно. Взять хотя бы страсти, разгоревшиеся вокруг установки в Орле памятника Ивану Грозному. С одной стороны, представители Церкви всех уровней призывают не делать из истории повода для раздоров. А с другой — в самый разгар бурной общественной дискуссии духовник патриарха едет освящать этот памятник. Что это – двойные стандарты?

— В данном случае есть две крайние позиции: одной стороны — святой царь, с другой — тиран, мучитель, убийца. И обе они сильно идеологически обусловлены и, главное, неисторичны.

Чего в таких случаях ждут от Церкви? Чтобы она заняла одну из этих двух крайних позиций? Но это невозможно. Вот когда речь идет о чем-то, имеющем непосредственное отношение к нашему спасению, тогда позиция может быть только одна. Но установка памятника не имеет сотериологического (сотериология – в богословии учение о спасении – ред.) смысла.

— А может быть, представителям Церкви просто не стоит участвовать в мероприятиях, служащих яблоком раздора?

— Давайте не будем забывать: мы не исходим из непогрешимости чьих бы то ни было поступков. Есть уважаемый, чтимый многими духовный пастырь. Он принял такое решение. С его мнением можно соглашаться или не соглашаться. Чего нельзя делать: догматизировать или канонизировать ту или иную позицию, тот или иной поступок. Поймите, в Церкви могут быть разные точки зрения на историю и исторических деятелей. Или надо, чтобы была одинаковая у всех? Мне вот вообще кажется, что фигура Ивана IV Грозного во многом «сделана» потомками, в том числе и в XX веке. А в истории как минимум не меньшую роль сыграл Иван III. Но ему в России нет памятника. И это меня лично очень волнует намного больше. Кроме того, могу добавить, что официальная позиция Церкви по тому или иному вопросу выражается другими способами.

— Продолжается ли противостояние Церкви с музейным сообществом по поводу передачи памятников культуры?

— Я присутствовал на недавней встрече патриарха с директорами музеев и могу засвидетельствовать, что она была очень конструктивной. И спокойной — хотя я ожидал, что там будет более эмоциональный разговор. Но оказалось, что у обеих сторон есть понимание, что мы не являемся какими-то противостоящими силами, которым нужно что-то делить. Церковь с большим уважением относится к служению музейных работников, сохранивших в лихие годы то, что для верующих людей является святынями.

Это не значит, что нет никаких дискуссионных проблем. Но дискуссия — это хорошо. В дискуссии можно услышать друг друга.

— А почему бы так же последовательно не избегать скандалов и вокруг строительства храмов. Почему Церковь допускает такие болезненные и долго длящиеся конфликты, как в московском парке «Торфянка»?

— Жизнь как реальность не поддается рациональному конструированию. Как теория — поддается, а как реальность — нет. Я наблюдаю ситуацию, в которой все стороны, которые в ней участвуют — и Церковь, и московская власть, и местные жители, — вроде бы заинтересованы в скорейшем и наиболее безболезненном решении вопроса. Казалось бы, при наличии этого желания вопрос должен решиться. А он не решается.

В чем вообще суть вопроса со строительством храмов в Москве? Люди, местные жители, просят построить храм. Городская власть выделяет землю. Верующие — всем миром — строят его на предоставленном участке. Причем Церковь никогда не бьется за какое-то конкретное место. Но порой возникает ощущение, что тот участок, который ей предлагают, заведомо конфликтен. Я не хочу никого ни в чем обвинять, но такие случаи бывали.

А что касается местных жителей, то они тоже разные. Если претензии сводятся к тому, что храм будет мешать гулять с детьми, то это просто неправда — по сути. Как храм может мешать прогулкам? Кроме того, сегодня стараются при новых храмах оборудовать детские площадки, я сам со своими детьми много раз играл на прихрамовых детских площадках, и никто у меня не спрашивал, пришел я с ними в церковь или просто зашел с улицы.

К сожалению, есть политические силы, которые так или иначе пытаются капитализировать конфликтную ситуацию в свою пользу. В частности, это относится к двум партиям — «Яблоку» и КПРФ. И хотя их руководство старается всячески от этого дистанцироваться, но некоторые их коллеги продолжают разыгрывать эту карту, заявляя, что представляют интересы местных жителей. Надеюсь, что руководством этих партий, в составе которых немало верующих людей, будет дана открытая и беспристрастная оценка попыткам использовать религию как средство политической борьбы.

— Выходит, затянувшийся конфликт на «Торфянке» искусственный?

— То место, из-за которого кипят страсти, юридически оформлено. Если бы это было не так, противники строительства давно оспорили бы его законность в суде. Но такие попытки мне не известны.

Кроме того, после призыва патриарха, который понимал, что ситуация перегрета, стройка вообще прекращена. Но есть община, есть священник. Для них построен небольшой временный храм, а также предложен альтернативный участок для капитального строительства, но он находится в стадии оформления. Почему так долго? Это вопрос к префектуре, которая должна все это юридически безупречно оформить, чтобы впоследствии не было никаких вопросов с точки зрения действующего права. Нельзя также не учитывать, что альтернативный участок расположен на расстоянии около 50 метров от жилых домов, что требует трезвой оценки реакции местных жителей на неудобства, связанные со строительством.

Наша позиция, о которой много раз говорил патриарх: мы готовы перейти на другой участок, который не вызовет конфликтов и будет оформлен по закону. Но все протесты, которые продолжают идти сегодня, они не против стройки, которая не ведется, а против установленного там креста. Нам говорят: слушайте, ну если крест является таким раздражителем, давайте его уберем, и все успокоятся. Вот только слова «крест является раздражителем» христианским сознанием воспринимаются особым образом. И мне кажется, нехристианским — тоже.

— Похоже, в уходящем году негативной подачи тем, связанных с Церковью, в медийном пространстве стало больше. Это и преподавание ОПК в школе, и аборты, и дискуссия вокруг многодетности. Что это — очередная информационная война? Если да, то кто ее ведет? Или это некий общественный запрос на нейтрализацию Церкви?

— В каком-то смысле общественный запрос на нейтрализацию Церкви всегда был. Если под общественным понимать не осмысленное стремление общества, а отвержение человеком сложного пути и выбор пути простого — под влиянием хорошо известных сил, о которых говорит Священное Писание.

Конечно, тому есть много разных причин, и среди них — поведение самих христиан, которые порой ведут себя так, что вызывают отторжение у людей. Но как в свое время убедительно показал Блаженный Августин, недостойное поведение христиан – мирян ли, священников, не важно — влияет на авторитет Церкви, но не влияет на ее истину.

Другое дело, что далеко не все связано с неправильным поведением христиан. Давайте возьмем медиасреду. Уверен, что многим не понравится то, что я скажу, но я говорю это не как верующий, не как церковный чиновник, а как человек одного с вами, дорогие коллеги, цеха. Недавно случайно видел ролик, где известный американский актер Дензел Вашингтон говорит какой-то даме: «Если вы не читаете газет, вы не информированы, а если читаете — вы информированы неверно». И дальше: «Медиа сегодня не стремятся быть правдивыми, но хотят быть первыми».

Я не хотел бы никого обижать, но давайте честно: что выберет редактор новостного выпуска — проверять информацию, и значит, заведомо оказаться вторым или даже третьим, или опубликовать горячую новость без дополнительной проверки? В результате имеем такие случаи, как, например, недавний, когда комиссия по координации деятельности Открытого правительства под руководством министра Абызова проголосовала против рассмотрения ходатайства о выводе абортов из ОМС. Новостные заголовки раструбили, что правительство против. А оно этот вопрос еще даже не рассматривало.

— А с другой стороны, сам патриарх призывает избегать пиара в освещении дел Церкви в СМИ. Тогда где грань между журналистикой и пиаром?

— Патриарх, мне кажется, просто возвращал нас к евангельскому принципу, что, делая добро, «правая рука не должна знать, что делает левая». Но когда пленного украинца освобождают благодаря личным усилиям митрополита Онуфрия, а первые 20 ссылок в СМИ сопредельного государства не упоминают об этом ни единым словом, это уже просто неправда. А потом нас обвиняют: «вы пиарите Украинскую церковь». Так что, я думаю, патриарх просто имел в виду, что человек должен рассказывать о деле, а не о себе. Но нет никакого табу – ни нравственного, ни тем более институционального — на рассказы о добрых делах Церкви, о них можно и нужно рассказывать.

— А как быть с критикой, особенно с критикой внутрицерковной?

— Есть такая точка зрения, что одна из функций журналистики как раз в том и заключается, что если каналы самоочищения в обществе не работают, то журналисты выступают такими «санитарами леса», которые проводят журналистское расследование и выводят виновных на чистую воду. Но применительно к любой сфере это, безусловно, требует нравственного подхода, потому что очень легко исказить ситуацию, продолжая думать, что представляешь ее честно и объективно.

И это принципиально важно, когда речь идет о жизни в Церкви. Писать о ней, особенно с позиций критики, можно лишь тогда, когда ты действительно разобрался в ситуации и руководствуешься при этом врачебным принципом «не навреди», поскольку это касается людей, их жизней, судеб. Но сделать это чрезвычайно сложно. У нас в редакциях, как правило, есть журналисты, которые по 20 лет сидят на какой-нибудь банковской теме, а вот есть ли те, кто знает нюансы темы религиозной? Кто не будет, как однажды телевизионщики, снимая епископа, просить: «А пусть он белую шапку наденет, так покрасивее». Специалистов практически нет. А ведь такие журналисты могут, искренне думая, что борются за правду, просто наломать дров, не понимая ни устроения церковной жизни, ни ее реальных проблем. Конечно, Церкви очень важно выстраивать и качественную внутреннюю коммуникацию. И священноначалие нашей Церкви много внимания уделяет этому вопросу.

Вместе с тем, я полагаю, важно не забывать и о «Хамовом грехе». Ведь о чем, собственно, рассказывает Библия? Что сделал Ной? Он напился и лежал голым. То есть совершил, прямо скажем, не самый благовидный поступок. Однако имя его сына, этот поступок осудившего, стало нарицательным совсем не в положительном смысле. Мы видим в этой истории какой-то безусловный нравственный смысл или просто считаем ее красивым рассказом из книжки, не имеющем к нам никакого отношения?

— И все же сегодня, несмотря на периодически появляющийся в СМИ негатив, большинство населения относится к Церкви с симпатией и доверием, государство помогает строить храмы и монастыри, стало больше епархий, а значит, нужно больше священников, монахов, епископов. Как в такой ситуации соблюсти баланс количества и качества?

— Конечно, количество, как правило, отражается на некоей среднестатистической норме. Понятно, что выдающихся и даже просто хороших математиков, музыкантов, спортсменов всегда ограниченное число — далеко не каждый к этому способен. Но есть ли кто-нибудь, кто принципиально не способен к духовной жизни? Какие особые данные были у апостолов? А с другой стороны — евангельский тезис о том, что много званных, но мало избранных. Но там же говорится и о том, что «отделять пшеницу от плевел» не в нашей компетенции. Поэтому мне кажется, Церковь должна заниматься именно тем, что пытается делать патриарх Кирилл: выстраивать качественную систему образования, повышать критерии, поднимать планку.

— Наступает год столетия революции. Как планирует Церковь участвовать в этом неоднозначном событии и в чем видит его значение?

— У нас этой теме посвящены Рождественские чтения — масштабный церковный форум, который много лет подряд открывает год: тема 25-х юбилейных чтений: «1917-2017: уроки столетия». И конечно, патриарх в своем слове изложит ту точку зрения, из которой сегодня исходит Русская православная церковь.

Когда несколько лет назад на Всемирном русском народном соборе прозвучал тезис и о примирении истории, речь шла не о попытке забыть страшные страницы истории XX века. Но нужно двигаться вперед и, объясняя молодым людям, кем были красные и белые, не стараться сделать их сегодня союзниками тех или других, а передать им некую положительную эмоцию, чтобы они могли жить ею завтра. История должна дать им что-то, что может их объединить. И Церковь пытается найти то, что сможет примирить людей, чтобы мы перестали передавать в наследство детям наши споры.

И это, возможно, особенно важно сегодня. До недавнего прошлого, лет двести, в западном мире все довольно успешно развивалось, и в какой-то момент удалось убедить людей, что есть такие закономерности общественно-политической и экономической жизни, которые имеют характер законов природы. Вот, мол, есть закон Ньютона, а есть законы человеческого общежития, которые открыл Запад и которые действуют с такой же силой.

И все принялись цитировать умного Черчилля, повторяя, что «демократия — наихудшая форма правления, если не считать всех остальных», как веселую шутку. Однако, как показывает завершающийся год, Черчилль, возможно, был умней, чем нам кажется, и для него обе части этого высказывания (не только вторая) были значимы.

Что мы увидели? Что с обязательностью законов природы это не работает. Вот вы берете яблоко, отпускаете — и оно падает вниз. А что происходит сейчас в Европе? Образно говоря, вы берете яблоко, отпускаете, а оно летит вверх. Более того, что еще ужасней, вы его отпускаете и не понимаете, полетит оно вниз или вверх. И вот люди уже сомневаются, так ли уж безопасно ехать отдыхать в Берлин или Ниццу. Специалисты говорят, что это временные трудности, что Европа соберется. Конечно, соберется — только какая?

Но еще древние говорили о невозможности войти дважды в одну реку. Как она соберется? Во что это выльется? Каким будет ответ на сегодняшние вызовы? Будет ли он религиозным? Мне кажется, это важно постараться понять. А для этого очень полезно взглянуть на исторический опыт новыми глазами.