Необычайное путешествие, или почему отец Даниил не ест блины на поминках

«Я никогда не ем блины на поминках», — заявил отец Даниил, поудобнее устраиваясь в водительском кресле. Машина неслась под палящим солнцем по направлению к небольшому городку Мамадыш, ехать оставалось ещё целый час, и мы завели беседу о преданьях милой старины. «В деревнях существует такая традиция, — продолжал отец Даниил. — Когда умирает человек, в срочном порядке пекут блины, и один из них кладут на лицо покойному. Блин там лежит, значит, три дня, перед похоронами его снимают, а на поминках главной задачей становится скормить это батюшке. Примета верная — съест священник блин с покойника, значит, всё в порядке, умерший прямиком в рай попадёт. Почует неладное и не съест — плохи дела». Отец Даниил сбавил скорость, посмотрел строго на меня и заключил: «Поэтому я никогда не ем блины на поминках. И тебе не советую».

На заднем сиденье автомобиля расположился Сергей — как и я, журналист. Остальное место салона занимало зелёное облачение отца Даниила, стопка экземпляров «Монастырского вестника», а также бутылка кваса — вещь летом незаменимая. Цель экспедиции в глухое местечко Верхний Секинесь близ Мамадыша заключалась в следующем — поздравить с днём рождения затерянный в лесу старинный храм.

А началось всё несколько месяцев назад. Я случайно наткнулся в интернете на таинственные фотографии. Представьте себе: заброшенный деревянный храм, окружённый деревьями, на стенах изнутри — сохранившаяся роспись, всё это освещено пробивающимися сквозь листву лучами солнца. Я и не подозревал, что деревянные храмы, построенные ещё до революции, могут дожить до наших дней.

Впрочем, первый восторг сменился грустью. Всегда больно смотреть, как что-то разрушается на твоих глазах. А тут — дом Божий. Как оказалось, храм посвящён Святой Живоначальной Троице, был построен в конце девятнадцатого века. Тогда в Верхнем Секинесе жило больше тысячи человек. А потом — революция, и храм закрыли (хорошо, что не сожгли). Деревня потихоньку уменьшалась, построенная на опушке церковь зарастала лесом. Несколько лет назад рухнула крыша, завалив обломками всю внутреннюю часть храма. Колокольня ещё стоит, впрочем, сколько ей осталось — неизвестно. Изредка Верхний Секинесь навещают любители старины — оставить память о храме хотя бы на фотографиях.

Горя желанием узнать о загадочной постройке больше, я наткнулся на отсканированное и выложенное в интернет «Историко-статистическое описание церквей и приходов Казанской епархии» 1904 года. Это был выпуск, посвящённый как раз Мамадышскому уезду. Книга — настоящая кладезь информации. Отсюда удалось выяснить, что освящение храма состоялось 1 июня 1895 года. Это было накануне Святой Пятидесятницы — престольного праздника новой Троицкой церкви.

После нехитрых расчётов стало ясно, что первого июня 2015 года забытому храму исполняется ровно 120 лет. Я сидел в заваленном бумагами офисе, в городке, расположенном по ту сторону реки от заброшенной церкви. За окном, наверное, шёл снег. Записав на листочке «1 июня — 120 лет» и положив его в гору других не очень срочных напоминаний (читай: «в долгий ящик»), я и не мог подумать, что первый день лета встречу не на работе, а на сессии в старинной Елабуге, что удастся отпроситься с пары перед обедом, что отец Илья, главный редактор местного «Монастырского вестника», благосклонно отнесётся к идее съездить в глухой Секинесь, и, пользуясь правом старшего священника, отправит меня в путь со своим братом отцом Даниилом.

Но Господь устрояет всё лучшим образом. И не во сне, а наяву передо мной расстилалась бескрайняя дорога, слева весёлый батюшка рассказывал о блинах и поминках, а задумчивый журналист на заднем сиденье подсказывал названия пролетающих мимо поселений.

Без упования на Бога я бы себя так вольготно не чувствовал. Дело в том, что, готовясь к поездке, я позвонил Сергею — путешественнику-любителю из соседних Набережных Челнов (его чудесные снимки и стали началом всей этой истории). Конечно, у нас был навигатор, но уточнить дорогу у того, кто по ней уже проезжал, хотелось. И здесь всё оказалось не так гладко. Сергей рассказал мне, что свернув с трассы, нужно проехать по такой-то дороге, на седьмом повороте свернуть налево, и поехать не по асфальту, а по щебёнке, а дальше — миновать пару деревень, а там уже до Секинеся недалеко — можно и у аборигенов спросить. Я сбился уже на втором повороте, и, постеснявшись попросить повтора, положил трубку с чувством, что впутываю отца Даниила в какое-то чёрное неблагодарное дело.

Правда, после вечерни мы «пробили» маршрут по навигатору, и всё вроде стало понятно... Однако слова батюшки «У меня ещё одно дело на завтра назначено, думаю, за два с половиной часа управимся — час туда, час обратно, полчаса на молебен», показались мне зловещей шуткой. Забегая вперёд, скажу — выехав из Елабуги в одиннадцать утра, домой мы вернулись около шести вечера.

Ещё больше уверенности вселил в меня разговор с отцом Димитрием, благочинным Мамадышского района — мы позвонили ему, чтобы взять благословение на служение молебна в «чужом» храме. Оказалось, что батюшка буквально накануне вернулся из Верхнего Секинеся — там освятили небольшую открытую часовню рядом с храмом. «А что там с деревянным...», — нетерпеливо начал я, и услышал в трубке: «Местные жители боятся туда ходить — вдруг рухнет. Они всё ждали, что маковка упадёт, чтобы крест оттуда снять и использовать на новой часовне, но пока держится, вроде», — бесстрастно пояснил мне отец Димитрий и попутно рассказал, что просил благотворителя, построившего часовню, восстановить и храм, но у предпринимателя таких больших средств не оказалось. Впрочем, благословение было получено и, я пытаясь отогнать от себя страшные картины, как та самая маковка падает на маковки трёх горе-путников, приехавших за тридевять земель в лес, куда боятся заходить даже местные жители, — лёг спать.

Путаясь в маршрутах, услужливо подсказываемых навигатором, проезжая дальше нужного и возвращаясь обратно, мы всё-таки добрались до Секинеся — правда, пока не Верхнего, а просто Секинеся. Здесь нас встретил храм. Не деревянный, а каменный, с большим шатровым куполом на колокольне, почерневшим как будто бы от пожара, а на самом деле — от времени. Я думал, мы, не останавливаясь, проследуем до нашего деревянного именинника, но отец Даниил остановил машину и велел выбираться. «Похоже, он о чём-то начинает догадываться», — подумал я. «Пойдёмте скорей осматривать, мне самому стало интересно», — возразил батюшка и первым зашагал к храму — тоже Троицкому.

Миновав притвор с разрушенной лестницей на колокольню, мы попали внутрь церкви. Перед дверями, с левой стороны, нас встретил хозяин. Как известно, Ангел, даруемый каждому храму при освящении, всегда остаётся над Домом Божиим — несмотря на осквернение, затопление, подрыв или растаскивание по кирпичикам на новые сараи крестьянам. Ангел и показался нам — чудесной фреской, неизвестно как сохранившейся у входа.

Время и люди нанесли в храм много земли (и мусора). Мы находимся на определённом уровне над полом. В алтаре я пытаюсь отыскать дымоход для кадила (что может ещё искать бывший пономарь) и сначала не обнаруживаю его, но потом вижу — продолговатая ниша находится у самой земли. Повсюду проросли деревья и валяются какие-то жернова (видимо, здесь была мельница). На Горнем месте — углубление для иконы с заржавевшим гвоздём. С потолка свисает чёрная паникадильная цепь. Полустёртые иконы смотрят на нас со стен.

И всё же, чувствуется здесь величие. Крыши над алтарём уже нет, но кирпичные стены высоко взметнулись в небо. Даже странно, маленький Секинесь, и такая громадина. Только потом, из «Историко-статистического описания...», я узнаю, что двухпрестольный храм этот, «осколок Руси», считался когда-то одним из красивейших в Мамадышском уезде. Кстати, построен был исключительно на средства самих секинесцев.

Надо сказать, что повествование о дореволюционных прихожанах Троицкого храма живо напомнило мне беседу о блинах и поминках с отцом Даниилом. Судите сами:

«Лет 25-30 тому назад <...> сельское келейничество начало входить в свою силу в приходе. Невежественные келейницы, наслышавшись всевозможных, якобы душеспасительных преданий своих благочестивых предшественниц, распространяют в народе свои глупые бредни и топят в пучине различных суеверий и предрассудков не единого, а многих «от малых сих».

Секинесьские келейницы в большом почёте у прихожан, их считают усердными молитвенницами за щедрых дателей, они будто бы, могут сделать больше священника и даже архиерея. Их негасимая и незакрывная выше всего (речь идёт о вариантах чтения Псалтири). Заказать негасимую — значит прямо спастись, напротив, без негасимой едва ли кто спасётся».

Далее автор «Историко-статистического описания...» не без юмора рассказывает о том, как одна келейница вытягивала из умирающей старушки дарственную на дом: «Я слышала, ты хочешь сорокоуст заказать попам. Не стоит! Негасимая на что лучше. Отслужат попы по тебе сорок обеден и помянут тебя, хоть и будет от этого польза твоей душе, но всё же того не будет, что даст незакрывная».

Дальше больше, ещё ближе к нам — календарю майя и ИНН. «В 1892 голодный год одна келейница, начитавшись творений якобы св. Ефрема Сирина о последних днях мира, смущала многих не есть выдаваемый от правительства в помощь голодающим продовольственный хлеб, уверяя, что он идёт от поганых рук антихристовых». И так далее, и в том же духе. Занятное чтение, надо вам сказать, эти описания. И полезное.

Перед уходом мы пропели тропарь Святой Троице. Отец Даниил побрёл к машине, а мы с Сергеем чуть задержались, фотографируя и снимая видео. Мой друг был в некотором потрясении от увиденной разрухи. Особенно его удивила инертность местных жителей — на самом деле, храм был забит не только землёй и камнями, а и прозаическим мусором — видно, кто-то использовал притвор как местечко для отдыха в кругу друзей. «Можно запросто лагерь какой-нибудь сюда молодёжный вывезти на субботник, — придумал Сергей и добавил, заговорщически подмигивая: Даже не говорить им, что это храм, чтобы никто не возмущался».

Мы погрузились в автомобиль и поехали дальше. Половина домов, которые проплывали мимо нас, были мертвы. Даже не половина — больше. Некоторые хаты рухнули, и уцелевшие крыши огромными бабочками лежали на обломках, словно прикрывая уродство от любопытных глаз. Впрочем, всё это утопало в зелени, кое-где нам попадались местные мужики на мотоциклах и столетние бабушки, сидящие на завалинке у дороги, кучевые облака безмятежно плыли по синему небу, и солнце заливало салон автомобиля вечным светом. Деревня почти умерла — но в день Святого Духа мы смотрели на это иным взором — глазами, в которых светилась победа над смертью.

Добравшись до Вершин — так местные жители называют Верхний Секинесь — мы, изрядно поплутав, отыскали лесок с безглавой колокольней, возвышающейся над деревьями. Покружив ещё несколько минут, чуть не съехав в овраг, еле выбравшись из ямы, где наш железный конь решил забуксовать, мы подъехали максимально близко к храму. Захлопнув двери машины, мы потянулись, оглянулись, и поняли, что не тут-то было — вокруг лес, и никакого храма в помине нет.

Минут через пять розысков таинственная безглавая колокольня была кем-то замечена. С радостным гиканьем мы врезались в чащу, и практически сразу отпрянули — оказалось, что пауков боюсь не только я, но и отец Даниил. А пауков здесь было множество. Если не пауков, то паутины, заботливо раскинутой то тут, то там между порослью деревьев. А может, и не много было этих пауков... Но тех, кто боится взглянуть даже на картинку с мохнатым восьминогим существом, даже один паук способен обезоружить.

Наши с отцом Даниилом взгляды сошлись в одной точке — на поблёскивающих очках Сергея. Вскоре журналист возглавил экспедицию, торжественно минуя коряги, ямы и — самое главное — собирая на себе всю паутину. Чуть позади я тащил чехол с облачением. Сам священник, поднимая полы подрясника, довольно резво пробирался сквозь чащобы. «Новый вид духовенства — пресвитерус лесной», — пошутил я. «Пресвитер Силуанус», — строго поправил меня отец Даниил, обнаруживая отличное знание латыни.

За шутками и прибаутками мы добрались-таки до храма и заглянули в высокое окно. Там было в точности как на картинке, увиденной мной в заснеженном городке на той стороне реки — Пресвятая Богородица Оранта на белой стене, молодые деревья, обломки крыши на полу. Кое-как мы обогнули храм и попали, наконец, в передний притвор. Дверь в основной объём была приоткрыта. Я попытался распахнуть её до конца, но отец Даниил вовремя ударил меня по руке, крикнув что-то про карточные домики, последнюю опору и слабоумие городских жителей. На звание «силуануса» я пока явно не тянул...

Прежде, чем пробираться внутрь, мы решили сделать главное дело — помолиться. Акафист Святой Троице был у меня в телефоне, Евангелие отец Даниил предусмотрительно взял с собой, а начальные молитвы батюшка помнил наизусть. Всё было готово для маленькой службы, и, переоблачившись, мы принялись петь.

Запели вокруг нас и комары. Эти существа явно были рады нас видеть. Мы не очень разделяли их восторг, разгоняя руками настоящие тучи из насекомых. Отец Даниил на мгновение втянул голову в плечи и попытался спрятаться в фелони, но тут же вспомнил, перед Кем стоит и что делает, и выпрямился, как подобает разговаривающему с Богом. А мне на ум пришла героиня так и не дочитанной книжки «Есть, молиться, любить» — как-то раз она, усевшись медитировать, тоже собрала всех комаров, но сдержала себя в позе лотоса и, по-моему, ещё быстрее впала в транс. «И мы не хуже», — подумал я, но потом вдруг вспомнил демотиватор — на руке сидят комары и пьют кровь, а внизу подпись — «Толерантность наглядно». Мысленный спор был выигран, и я, продолжая яростно сгонять с себя кровопийц, постарался максимально искренне произносить молитвы. Это был пик нашего путешествия, то, ради чего мы проделали полный опасностей путь, настоящая радость от сбывшейся мечты — какие ещё комары? Ровно 120 лет назад на освящение нового храма, выкрашенного в сиренево-белый цвет, собралось так много народа, что церковная ограда не могла вместить всех желающих. Думаю, они и в этот раз молились — теперь вместе с нами.

Евангелие отец Даниил забыл в машине. По этой причине мы не смогли, как собирались, прочесть праздничный Троичный отрывок — в телефоне у меня оказалась только сегодняшняя часть Писания. Как вы думаете, о чём, вернее о ком она была?

Конечно, о нас самих. «Где двое или трое собраны во имя Мое, там Я посреди них»... В подгнившем притворе старинного деревянного храма молилось трое человек. А посреди них — Сам Господь, по слову Своему.

Увы, проказники-комары не дали нам дочитать акафист Пресвятой и Животворящей Троице — один из самых длинных, кстати, что я встречал. На пятой песне отец Даниил принял стратегическое решение завершить его в машине. Пропев конечные молитвы и помянув священника Василия Городецкого и псаломщика Кирилла Мельникова, батюшка разоблачился, повесил чехол на дверь, и мы пробрались внутрь.

Нас встретили святые. Балансируя на торчащих из груды железа и дерева балках, поддерживая друг друга и спотыкаясь, мы пробирались к алтарной части, и взгляды наши встречались с ликами святых, чудом не осыпавшимися в бурелом людского забвения. «Вот святая Екатерина, с короной... Нет, у неё Чаша в руке — значит, великомученица Варвара», — угадывали мы. У святого Германа — только глава видна, а лучше всех сохранилась Пресвятая Владычица Богородица с воздетыми в молении руками.

Миновав трапезную, мы пробрались в куб храма. Тут стены были расписаны евангельскими событиями — и опять нам пришлось угадывать, поправляя друг друга и радостно подпрыгивая, когда разгадка стодвадцатилетней фрески, сохранившейся на стене, наконец находилась. Подпрыгивать, правда, осторожный отец Даниил мне не давал.

Потом мы аккуратно вышли, попрощались с комарами, миновали пауков, уселись в машину, допили тёплый квас, и отправились обратно. В дороге читали акафист, да больше молчали. Всё уже было сказано.

Иногда думаешь — счастье это или горе, что в России так много заброшенных храмов? С одной стороны, сердце кровью обливается, когда видишь покосившиеся колоколенки и росписи, с каждым днём становящиеся всё бледнее и бледнее. С другой — это настоящее чудо!

Посудите сами. Мы, наследники богоборческой эпохи, оказались в этаком привилегированном положении — наших рук (заметьте, не рук археологов, историков или ещё каких-то узких профессионалов), ждут тысячи заброшенных церквей, домов Божиих, где когда-то совершалась Небесная Литургия, нас ждут уникальные святыни, каждая из которых готова рассказать свои чудесные истории внимательным слушателям.

Кстати, понятие «намоленного» храма — не шутка, а реальность. В старинных храмах молиться легче — многие подтвердят эти слова (не забывая, конечно, что Господь и в древней церкви, и в новострое — один и Тот же). Может, прихожане, уже перешедшие в Церковь торжествующую, молятся вместе с «новенькими»? Не знаю. Но факт остаётся фактом.

А как интересно восстанавливать храмы! Вы не представляете, какую мы на днях испытали радость, когда отыскали, наконец, изображение Ильинской церкви, затерянной сейчас на территории мясокомбината около Нижнекамска. Когда полвека назад строили новый город, старинное Соболеково снесли, а на его месте расположился в том числе и мясозаготовительный цех. Свиней убивали в алтаре сельского храма, в трапезной установили рефрижераторы. Купол и полколокольни снесли.

И вот стоит кирпичное строение с протекающей крышей на мясокомбинате, а мы вывозим оттуда заржавевшие советские холодильники, латаем крышу, проводим молебны... И хочется, конечно, узнать, как раньше выглядел храм — ведь, если найдём деньги — будем восстанавливать, и что, архитектуру выдумывать самим?

К счастью, неделю назад нашёлся рисунок, сделанный бывшим жителем Соболеково. Оказывается, храм был оштукатурен белым, колокольня — высокая, шатрового типа, а купол — не один, а сразу пять. И радость этого открытия — неописуемая!

Кстати, в интернете есть сайт, на котором усилиями обыкновенных людей собраны фотографии и описание памятников церковной архитектуры — почти 35 тысяч объектов. Заходите на www.sobory.ru , ищите свой район, и, поверьте, это только начало открытий.

Хотя... Зачем восстанавливать храмы? Кажется, иногда это глупо и нецелесообразно. Действительно, ну найдётся благотворитель, и какой-нибудь трёхпрестольный собор вновь засияет былой славой... А вокруг — глухомань, и зайцы бегают, трёхтысячного прихода давно нет, в полумёртвой деревне пять дворов и дачники только летом наезжают. Священник тут не выживет — не на что будет.

Мысли правильные и рационалаьные. Но, во-первых, восстановленный более-менее и вновь освящённый храм можно закрыть на замок и приезжать с народом из ближайшего города или села на престольный праздник и ещё несколько раз в год — служить Литургию. «Мы в ответе за тех, кого приручили», — сказал Экзюпери. И за то, что освятили, тоже в ответе. За иконы, томящиеся в антикварных салонах — в ответе мы, христиане двадцать первого века. За храмы, поруганные, да так и оставшиеся стоять под дождём и снегом — в ответе. Теперь не время для разговоров о целесообразности и рациональности. Теперь — время собирать камни.

У нас в Нижнекамске группа энтузиастов уже несколько лет восстанавливает Вознесенский храм. Потихоньку кроют крышу, изредка проводят Литургию. Церковь находится в селе Шакшино. Сейчас там — ровно один житель. Остальные приезжают летом, на дачи. Но вот послушайте, что сказал один из шакшинцев несколько месяцев назад, когда на колокольню привезли новенький купол.

«Возносися, возносися, церковь милая моя, вознесуся, вознесуся, вознесуся с тобой я! — начал Александр Афанасьев с высокого слога, а потом добавил: Вознесётся и деревня, возродится, если построится у нас в Шакшино церковь, построится дорога, — и возродится село, и люди сюда приедут толпами».

Да будет так!