Известия по Казанской епархии: С Всероссийского Съезда духовенства и мирян

Итак, мы все-таки едем!.. Едем в Москву на Всероссийский Съезд духовенства н мирян. Сколько было сомнений, колебаний, разговоров, справок — какой путь избрать к «сердцу» России. Одни советовали ехать водным путем на Нижний и даже на Ярославль. И путь спокойный и затруднений в получении билетов немного. Другие утверждали, что железнодорожный путь и более краткий и совсем в данный момент не страшный. Третьи, наконец, и вовсе не рекомендовали ехать. Приговор их был точен и определенен: «не умен тот, кто созывает в такое смутное время всяческие Съезды, но еще более не умен тот, кто едет на эти Съезды». Оставалось только благодарить и раскланиваться!

Колебания как-то кончились сразу. Истина, очевидно, в середине; ехать не невозможно, не так уже затруднительно, но с некоторыми неприятностями нужно мириться. Решили ехать на Ярославль. Путь правда длинный, но зато более удобный и даже обещающий, при благоприятных обстоятельствах, много приятных впечатлений. Пропутешествовать чуть не тысячу верст по красавице Волге со всеми удобствами волжских пароходов — ведь для этого люди поднимались, по крайней мере до войны, из далеких стран: ехали из Англии, Франции, Германии, из последней, правда не всегда только с эстетическими целями, не говоря уже о наших собственных российских путешественниках со всеми чадами и домочадцами.

Решили вдруг, но в самую последнюю минуту один из делегатов смалодушествовал и совсем позорно ретировался. Затруднения начались, не смотря на более легкий и удобный путь, можно сказать с первой минуты. Выбран был пароход без пересадки общества «Самолет». Приехали заранее, часа за три до отхода, но оказалось, что это нисколько не облегчает дела. Не только «Самолет», но и вообще все пароходы снизу идут с большим опозданием. Было уже почти 10 часов вечера, время отхода парохода «Димитрий Ростовский», но о нем не было ни слуху, ни духу. В 10 часов пришло наконец известие по телефонограмме, но какое?.. что он ранее 2 часов утра ни в каком случае не придет в Казань! Известие совсем неутешительное: в перспективе было провести целую ночь на пристани в толкотне и давке, без малейшей возможности где-либо приютиться, даже просто присесть, с чуть тлеющей надеждой на свободные места на пароходе! Вот тут-то друг и смалодушествовал. Он решил — лучше возвратиться в покойную постель дома, заплативши за удовольствие проехаться до Устья и обратно 10 рублей, чем провести подвижническую ночь со слабой надеждой на свободное место.

Но не все то худо кончается, что начинается неудачно. Не прошло и часу после горьких разочарований, как ярким пламенем вспыхнула надежда скоро и в удобной обстановке продолжать только что начатое неудачное путешествие. На горизонте с низу показался «Каменский», опоздавший ровно на полусутки. Не прошло и полчаса, как мы уже сидели в прекрасной, уютной каюте парохода «Наталья».

Ярославль — милая старушка с сморщенным лицом, с добродушной улыбкой, голова в чепце с бесконечными складочками, такая вся чистенькая, богомольная, с вековыми прадедовскими устоями и укладом жизни... Как ей не к лицу вся эта современная сутолока, со своим шумом и гамом, с военщиной, солдатскими депутатами, милицией, пароходами и железными дорогами. Так вот и кажется, что вот-вот она рассердится, тихонько расплачется, затворится в своей чистенькой горенке с теплящейся лампадкой пред дорогими иконами и ни за что уж не выйдет на шумную, крикливую улицу с разношерстной толпой взбаламутившейся демократии, товарищами.

Река Которосль — естественная граница, отделяющая старый Древний Ярославль с многочисленными суровыми храмами от новой жизни с ее фабриками, заводами. Тотчас же за мостом и начинается эта жизнь, и трамвай служит, как бы связующим звеном старого с новым. Вокзал железной дороги стоит довольно далеко от города, он как бы не посмел в своей рабочей грязной куртке подойти ближе к чопорно-строгой старушке, а вдруг она с презрительной гримасой властным голосом прикажет ему: «Прочь, уходи! Я не могу тебя видеть такого грязного, неприличного»...

На вокзале шумно, толпа и давка, публика самая разнокалиберная, но по преимуществу солдаты, милиция, военные патрули н карманники; в какой-нибудь час изловили двух воришек. Везде надписи: «берегите карманы».

Билеты достаются с трудом, а места в вагонах в буквальном смысле берутся с бою. Все переполнено, класс не спасает. В коридорах солдаты без конца стоят, сидят, лежат. Шагать приходится через людей, хорошо, что не сердятся, даже любезно приглашают: «товарищ! не стесняйся, ходи!» Воздух, пропитан чем-то невозможным, махорка кажется благовонием... Спать, конечно, не пришлось.

Наконец и Москва. Сразу бросается так сказать неприбранность столицы. Она и прежде не блистала европейской чистотой, а теперь даже и на наш взгляд провинциала, тонущего сплошь и рядом в своей забулачной грязи, ей многого не хватает против прежней благоустроенности. Прежде всего поражает обилие сора на улицах: повсюду обрывки газет, бумаг, окурки. Затем все, начиная с извозчиков и кончая дамами, решительно все носит характер какой-то обдерганности, все это давно не чистилось, не мылось, не подметалось, не красилось, не ремонтировалось. Москва теперь очень напоминает человека, выскочившего из своей квартиры ночью во время пожара в чем попало и решительно не признающего и не желающего признавать, что он не в совсем приличном виде.

Дороговизна бьет по карману сразу. Извозчики за конец требуют 5 рублей, а чуть подальше 10 рублей, даже и разговаривать совсем не желают: тронул вожжами и поехал дальше. Даже нищие и те как будто выработали таксу. Мой спутник, садясь на злосчастного, но сознающего себя семирублевым гражданином, Ваньку, дал надоедавшему попрошайке какую-то мелкую марку. Вместо обычных униженных поклонов и благодарственных причитаний мы услыхали негодующее, презрительное замечание: «да разве нынче так подают!»... Марка, впрочем, благополучно отправилась в карман.

Действительно, обилие и многолюдность хвостов поразительны. Было еще только 6 часов утра, а хвосты уже повсюду, без преувеличения можно сказать на каждом квартале: у мясных лавок, у булочных, у молочных, даже почему-то у галантерейных магазинов. И в Казани хвосты есть, но по сравнению с московскими это — ничтожные хвосты. Собственно, это даже и не хвосты, а змеевидные ленты, концы которых теряются в каких-то закоулках. Сразу даже и не поймешь где голова, где конец, при том же некоторые из «страдальцев» сидят на принесенных с собою маленьких табуреточках.

Приехали в Лихов переулок к Епархиальному Дому. Здание на первый взгляд задавленное шестиэтажными соседями, не производит никакого впечатления. Только, уже потом, ознакомившись с внутренними помещениями, начинаешь сознавать, как много нужно было употребить труда и денег на сооружение такого здания. Архитектура к строго выдержанном русском стиле старинных теремов и храмов. Говорят, что на сооружение его и оборудование упрятано более миллиона, при чем невольным жертвователем под давлением митрополита был какой-то богатейший храм на Бутырках. В утешение подневольным жертвователям одно можно сказать, что жертва их не пропала даром: богатейший храм с прекрасным залом на 1000 человек, громадные помещения для библиотеки, шкафы, склады религиозно-нравственных книг, учебников, Кирилло-Мефодиевского Братства, свечного завода, эмеритальной кассы и т.п. Такой дом — только далекая мечта для провинциального духовенства.

Несмотря на раннее утро, еще 7 часов, в Епархиальном Доме нас встречают очень любезно. Правда дежурного члена «Комитета по созыву Съезда духовенства и мирян в Москве» еще нет, но швейцар принимает наши вещи, толково разъясняет, где мы можем остановиться, у кого справиться о дальнейшей своей участи и т.п. Направились по его указанию в здание Московской Семинарии, находящееся всего только в двух кварталах от Епархиального Дома. Здесь целые толпы делегатов Съезда, представителей духовных школ. Это был последний день их заседаний, но многие из них уже с чемоданами и корзинами разъезжались по домам. Сразу услыхали массу новостей, например, что Московское духовенство, не придерживаясь нормы, назначенной для других епархий — один делегат от десяти приходов, явится на Съезд в подавляющем количестве — человек полтораста с явной целью иметь засилье в решении вопросов, — что украинцы явились уже сорганизованные с точно выработанной сепаратистской программой: образовать автокефальную церковь, свой Синод со своим патриархом во главе, что на Сибирской железной дороге при крушении погибло 17 делегатов Сибирских епархий и т.п. Многое из этого, впоследствии оказалось неточным и преувеличенным.

Вечером этого же дня 31 мая в актовом зале семинарий в 8 часов оказалось назначено предварительное совещание делегатов. Совещание открыл Председатель Комитета протоиерей Н.И. Цветков.

«Наша долго лелеянная мечта, говорил он, соединенного собрания духовенства и мирян со всей России наконец осуществилась. Мы видим здесь всю церковную Россию в лице ее представителей. Для всех нас настал как бы светлый пасхальный день. Нет слов выразить нам восторг при виде этого торжественного, собрания. И на мою долю выпало великое счастье приветствовать вас, собравшихся со всех концов России, представителей клира и мирян! Все время голос почтенного отца протоиерея вибрировал, видно было ясно, каких усилий стоило ему сдерживать обуревавшие его чувства. Затем была прочитана программа занятий Съезда на 1 июня и порядок выбора президиума Съезда.

При обсуждении вопроса о председателе, каковым по постановлению Комитета должно быть лицо в пресвитерском сане, явилось много возражений. Некоторые находили, что догматизм Комитета в решении этого вопроса наводит на мысли не внушающие особенного доверия к Комитету. В этом решении можно видеть нарушение прав Съезда: кого Съезд выберет, тот и будет Председателем, таким может быть и священник, и епископ, и мирянин. Речи некоторых, делегатов были очень возбужденны. За мирянина председателя говорили немногие и то очевидно только потому, чтобы оказать любезность быть особенно корректными по отношению к мирянам, при этом указывались громкие имена, например, бывшего обер-прокурора Самарина, для которого председательство было бы нравственным удовлетворением за несправедливое удаление с обер-прокурорского поста. Некоторые особенно настойчиво указывали на необходимость иметь председателем лицо в епископском сане. С таким возглавлением Съезда его решения были бы особенно авторитетны. В противовес такому доводу приводились такие соображения, что все делегаты являются доверенными лицами от епархий, в числе таких доверенных епископов нет, таким образом избрание председателем епископа противоречило бы выбранному началу, — что не иерархические преимущества должны определить председательство, а личные достоинства, знание дела и опыт. Некоторые возразили и против догматизма программы занятий Съезда: не бумажные распределения по рубрикам должны определять труды Съезда, а запросы жизни, которые никогда не умещаются в заранее определенные рамки, если на это не хватит десяти назначенных дней, то можно потрудиться 20 дней, целый месяц и более.

По всем возражениям против намеченного плана занятий Съезда протоиерей Цветков дал точные и определённые пояснения. Если Комитет остановился на председателе в пресвитерском сане, а не на мирянине, то просто по простому соображению, что председатель должен обладать специальными богословскими знаниями, пастырской подготовленностью, опытностью в служении Церкви. Епископы прибыли на Съезд и еще прибудут, но не в качестве делегатов, а в качестве пастырских гостей. Пример Петроградского Собора для нас не вразумителен, никакого такого Собора мы не знаем, он только еще будет, да и то не Петроградский, а Всероссийский, а собрания духовенства и мирян, происходящие сейчас в Петрограде, — не собор, а Епархиальный Съезд и его постановления для нас необязательны, предписывать он нам не может. Программа, намеченная Комитетом, не незыблема, само собою разумеется, что разного рода доклады по церковным делам могут быть и с мест, да они и должны быть; во всяком случае это дело самого распорядительного Комитета (президиума) самого Съезда, хотя известные границы в этом отношении должны быть.

В конце совещания отец Цветков доложил, что хотя Заседания Съезда и будут публичными, но публика не может быть допущена по техническим соображениям: зал Епархиального дома едва только может вместить делегатов, которых ожидается до 1500 человек. Очень многим газетам посланы приглашения с тем, чтобы они командировали на Съезд корреспондентов.

Первый Всероссийский Съезд духовенства и мирян открылся 1 июня в 11 часов утра. Настроение собравшихся за долго до условленного часа делегатов весьма оживленное. Обширный вестибюль, буфет, библиотека и прилегающие к храму комнаты полны разбившихся на отдельные кружки темных ряс, военных костюмов, светских пиджаков, тужурок, форменных сюртуков всех ведомств, самых демократических «спинджаков» и поддевок. Публика среди мирян самая разнообразная: чиновники, адвокаты, учителя, солдаты, офицеры, купцы, крестьяне, читающие по складам развешенные по стенам объявления, а то и вовсе неграмотные, есть даже два-три военных генерала с широкими красными лампасами. Все это шумит, жужжит, с радостным изумлением давно не встречавшихся знакомых, даже видимо когда-то друзей — здоровается, перекидывается вопросами, обменивается самыми последними новостями. Шум, говор и гул многолюдного собрания.

К 11-ти часам все устремляются в обширный храм. Появляются архипастыри во главе с экзархом Грузии Платоном. Молебен служат три владыки: Платон, Иоасаф, управляющий Московской епархией, и Димитрий Можайский. Епископ Иоасаф перед началом молебна обращается к делегатам с краткою речью, в которой указывает на исключительное значение Съезда и важность работы его в переживаемые дни.

«Заколебалась наша родина, говорил он, все готово рушиться, даже Церковь с ее вековыми устоями... Ваше дело укрепить, создать крепкий фундамент для обновляющегося церковного строя... Все это нужно сделать осторожно, относясь осмотрительно даже к отрицательным явлениям переживаемого момента. Вспомните евангельские плевелы. Христос запретил их вырывать до времени, «да не восторгаете класы», сказал Он. Что вас заставило сюда ехать? Не сомневаюсь, что приехали вы сюда так издалека не из любопытства, а из опасения, чтобы не потерять наше достояние, нашу православную веру, наши православные обычаи, которым грозит опасность. Вас теперь ничто и никто не связывает, вашей деятельности дан широкий простор, дана полная свобода... Наша Родина как будто горит, все в пожаре. Страшно за отечество, все непрочно. Но есть одна сила, которая всегда хранила Русь во время страшных испытаний, эта сила — православная вера. Многие это не признают, но не признают или по непониманию, или по злонамеренности. Мы должны укрепить эту веру надежным цементом...»

Начался молебен. Певчих не было, пели все присутствующие. Регентовал учитель пения во многих Московских школах, делегат от только-что окончившегося Съезда хоровых деятелей Д. М. Зорин; регентовал чрезвычайно энергично с очень выразительными жестами и размахиваниями. Соединенный хор клира и мирян в составе почти 1000 человек звучал торжественно, слышалась громадная сила, мощь. Протодиаконствовал отец Руновский, делегат от города Самары. Голос звучный и сильный.

По окончании молебна все рассаживаются по местам, делегаты по епархиям, а в центре, пред ораторской трибуной, за длинным покрытым зеленым сукном столом – епископат и президиум исполнительного Комитета Московского духовенства по созыву Съезда. Среди епископов, кроме служивших молебен, Феодосий Смоленский, Андрей Уфимский, Иннокентий Царевский, Серафим Бельский. Затем члены Синода: протопресвитер Любимов, протоиерей Рождественский, члены Государственной Думы протоиерей Филоненко, священники Панов, Волков, Новоселов, Громогласов и др.

Заседание открылось краткой речью председателя Комитета протоиерея Цветкова. После него слово предоставляется экзарху Грузии Платону. Он поднимается на кафедру и от имени Синода обращается к Съезду с приветственною речью. Он говорит о том воодушевлении предшествовавших этому Съезду целого ряда Епархиальных Съездов, которое, как и воодушевление на этом Съезде, он сравнивает с морскою волною, повлекшей всех к церковной работе. Съезду предстоит разрешить сложные церковные задачи в свободном Русском Государстве. Решения Съезда будут служить руководственным материалом для предстоящего Церковного Собора. В этих решениях нужно придерживаться единственного пути, по которому может пойти реформа церковно-общественной жизни в свободном государстве. Это — «путь от Христа к народу и от народа к Христу». Мы знаем и чувствуем все сейчас, что совершается великий исторический перелом. Мы знаем, что революция должна вылиться в эволюцию. Мы, церковные люди, упустили из своих рук инициативу, мы были позади революции, но за нас потрудились общественные деятели, которые заработали эту свободу и шли впереди движения. Теперь мы должны стремиться к тому, чтобы новые идеи не распылялись, чтобы мы объединились на благо Церкви и вечного спасения. Я уверен, что Съезд доплывет до желанного берега Церковного Собора, что он ответит на все жизненные вопросы, поставленные сейчас Церкви. Сомкните же, живые представители Церкви, свои ряды, укрепите вашу свободную позицию и докажите, что если вы жили и могли работать при старом режиме, то будете жить и с большей энергией работать и при новых условиях жизни. Докажите, что мы в этой работе не распылим свои силы и идеи, а создадим высокую нравственную организованность...

С пространной речью выступил затем профессор Московского Университета протоиерей Н. М. Боголюбский, приветствовавший Съезд от Московского объединенного духовенства. В первой части своей речи он исторически, проследил, какими путями шла Церковь в своем развитии и как слагались ее отношения к государству в Западной Европе и у нас в России. В конце концов Церковь на Западе задохнулась от натиска своих врагов, а у нас от властного вмешательства в ее дела государства, оно задыхалось не от своих врагов, а в объятиях своих вероломных друзей. Теперь наступила новая эра русской жизни. Мы не можем не радоваться этому наступлению нового времени. Мы собрались сюда не ради профессиональных и эгоистических интересов, мы собрались потому, что любили Церковь истинной любовью и готовы с помощью этой любви разрешить все проблемы, ставшие на очереди церковного дня — объединить Церковь с искусствами, наукой, промышленностью, культурой, цивилизацией, — те проблемы, которые были похоронены могильщиками, царившими до свободы в России...

От предсоборного Присутствия приветствует Съезд член Синода протоиерей Рождественский. Он говорит, что в дни первой революции в лице предсоборного Присутствия занялась было заря солнца свободы, но заря эта очень скоро побледнела. Теперь после завоевания гражданской свободы наступила и церковная свобода, выражением которой и служит этот Съезд. Оратор выражает полную уверенность, что Съезд уладит путь для близкого предстоящего Собора...

С пламенной речью от Государственной Думы выступает на кафедру член Думы протоиерей Филоненко. Он говорит о том глубоком интересе, с которым Государственная Дума на всем своем протяжении всегда относилась к церковным делам, при обсуждениях, например, бюджета и особенно в заседаниях Комиссии. Он вспоминает о тех «героях» прошлого, которые душили приходскую реформу, называя их жандармами нашей церковности, стремившимися отделить на взаимно большее расстояние епископов от клириков, духовенство от мирян, белое духовенство от черного. Он называет Съезд смотром церковных сил, первым публичным экзаменом.

Г. Б.