Жизнеописание профессора Казанской духовной академии Петра Васильевича Знаменского. Часть 6

• 100-летие со дня кончины заслуженного ординарного профессора Казанской духовной академии П.В. Знаменского (1836-1917)
• Часть 1
• Часть 2
• Часть 3
• Часть 4
• Часть 5

Погребальная литургия совершена была преосвященнейшим Анатолием в сослужении академического духовенства.

На отпевание прибыли Высокопреосвященнейший Иаков, архиепископ Казанский, и второй Казанский викарный епископ Чебоксарский Борис [51]. Отпевание носило величественный характер. Маститый иерарх Русской Церкви со своими викариями возглавлял многочисленный сонм казанского духовенства, в числе которого находились заслуженнейший митрофорный протоиерей Е. А. Малов [52], старейший сослуживец Петра Васильевича (из IX курса Академии 1862 г.), три архимандрита, множество протоиереев и иереев, бывших сослуживцев (протоиерей Н. П. Виноградов [53]), учеников и почитателей Петра Васильевича. При многочисленности присутствующих на погребении и торжественности самого отпевания все время чувствовалось какое-то величавое спокойствие, гармонирующее с личностью покойника. Прекрасно пел хор, сорганизовавшийся из студентов Академии, еще не выбывших из Казани. Пред отпеванием преосвященнейший ректор Академии сказал теплое слово над покойником:

«Сейчас мы начинаем отпевание не кого другого, как нашего глубокочтимого и дорогого Петра Васильевича. Как созревшая пшеница, вовремя сжатая (Иов. 5:26), или как спелый колос, вошел он в гроб свой, и мы должны отдать ему последний долг. Правда, при жизни своей, удаляясь вообще от всего, что бы могло его сделать центром внимания, он просил как можно проще проводить его в «путь всея земли» и не удлинять надгробного пения над ним всякими речами и восхвалениями. Но хотя такова была скромность нашего дорогого усопшего, Академия не может не поведать всем, какого именно своего деятеля она потеряла в лице Петра Васильевича.

Наша Казанская духовная академия лишилась в Петре Васильевиче одного из самых талантливых своих сыновей, студента столь далеких от нас пятидесятых годов прошлого столетия, соединявшего в своем лице Академию самых первых лет ее существования с тою же Академией всех последующих десятилетий, бывшего как бы живой историей за все время существования нашей высшей богословской школы. Но этот даровитый студент, став ее профессором, развил такую плодотворную учено-литературную деятельность, что своим именем он прославил воспитавшую его Академию. Имя Петра Васильевича Знаменского стало украшать списки почетных членов всех академий, двух университетов, и к его ученым услугам стала прибегать Академия наук. Историк-художник, поставивший предметом своих научных трудов преимущественно бытовую, столь мало до него разрабатывавшуюся сторону русской церковной истории, он своими исследованиями внес ценный вклад в сокровищницу русской церковноисторической науки. Но не только работникам науки, но и ученикам нашей средней духовной школы имя Петра Васильевича было известно и соединялось с лучшими чувствами благодарности и уважения, ибо по его учебнику они знакомились с минувшими судьбами родной Русской Церкви.

Но это был не только большой ученый, но и вместе с тем истинный профессор, который хотел жить и работать для своих слушателей и который представлял тип человека высокой духовной культуры, широкого просвещенного взгляда на все явления действительности. Нельзя без умиления слушать рассказы о том, как он, обремененный большими годами и немощами своего престарелого возраста, отказывал себе в том, в чем менее нуждающиеся себе не отказывают, единственно по тому соображению, что если все хотя бы ценою усиленной платы не будут добиваться улучшения суровых условий переживаемого бедственного времени, то тяжесть этих условий быстро увеличится к несчастью многих больных и детей.

Но чем особенно дорог и близок был Петр Васильевич родной ему Академии, так это своею беззаветною, нежною любовью к ней. Это был глубоко академический человек, горячий и испытанный академический патриот. Мы все любим воспитавшую нас Академию, и чем больше мы удаляемся на своем жизненном пути от Академии, тем нежнее наше чувство в отношении к ней.

В косых лучах заходящего солнца нашей жизни величественнее и ярче рисуется образ оставленной в начале нашей жизненной дороги высшей школы. Молодые годы, совпадающие с раскрытием идеальных стремлений и высших запросов, те годы, которые мы в общении с профессорами и това-рищами-студентами проводим в Академии, навсегда остаются памятными для нас и служат источником освежения и ободрения в трудных обстоятельствах жизни. Но наша любовь к Академии большею частью выражается в словах и в воспоминаниях.

Петр Васильевич любил Академию подлинною любовью, не на словах только, но и на деле. Он посвятил ей свою замечательную историческую работу. Его трехтомная «История Казанской духовной академии» — труд исключительный среди подобных по замечательной художественности воспроизведения и изложения и по той симпатии, какою проникнута каждая строка этого труда. Ни одна из академий, хотя все они старше нашей, не имеет подобной «Истории». И долго-долго эта «История» будет служить для всех приходящих сюда, в эту высшую богословскую школу, единственный рассадник высшего богословского просвещения и миссионерской науки на всем востоке России и для всей Сибири, настольной книгой для изучения прошлого Казанской академии и для воспитания любви и уважения к ней. Но исполнив с неподражаемым мастерством задачу историографа своей родной Академии, Петр Васильевич свой труд обратил не только в назидание всем желающим знать славное прошлое этой Академии, но и в прямую пользу для столь любимых им студентов ее. Он пожертвовал свой прекрасный труд в пользу Общества вспомоществования недостаточным студентам, и, сколько материальной нужды академической молодежи он этим утолил, можно себе только представить. Но и, помимо этого пожертвования, он и непосредственно много передал своих крупных взносов в кассу Общества. Это был подлинно друг студенчества, покровитель учащейся в Академии молодежи. Но и вообще это был чрезвычайно близкий и чуткий в отношении Академии ее член. Он весьма живо и сердечно интересовался всем, что происходило в Академии и что ее касалось. Будучи прикован старческою слабостью к своему жилищу, он старался узнавать о жизни Академии от приходивших к нему лиц, и еще незадолго до своей кончины он выражал свое задушевное желание — добраться так или иначе до Академии и пройтись по ее зданиям, окинув прощальным любящим взором ее комнаты и коридоры. Так он любил Академию даже по ее внешности. Истинная любовь не прекращается и по смерти, или, вернее, смерть запечатлевает ее жизненное проявление и обнаруживает всю ее глубину.

Из посмертного завещания Петра Васильевича мы видим, что он с любовью к Академии отходил из сей жизни в жизнь иную. Все, что у него было материально ценного, он завещал не кому-либо, не своим родным или присным, а именно Академии. Да, велика и сильна была любовь почившего к Академии. Надо сказать, что и ответная любовь Академии к Петру Васильевичу также была немалою. Хотя мы редко, а в последние годы и совсем не видели Петра Васильевича в своей среде, но он продолжал оставаться нравственным центром и общепризнанным патриархом нашей академической семьи. Его мнениями по текущим вопросам продолжали интересоваться и их очень ценили. Знаменательные дни в его жизни отмечались молитвою и приветствиями. К нему обращались за советами. Вообще, его именем духовно утешались и ободрялись.

Вот почему велика наша скорбь об уходе от нас нашего дорогого и незабвенного Петра Васильевича. Мы лишились его на рубеже нового периода истории нашей уже три четверти века существующей Академии, когда общие преобразования захватывают и ее жизнь. Но любовь Академии к Петру Васильевичу не прекратилась и не может прекратиться. Мы верим, что пока будут раздаваться молитвы в этих святых стенах, будет с благодарностью молитвенно вспоминаться и имя столь любившего Академию Петра Васильевича. Особенно обновляться будет его память в нарочитые дни поминовения, когда Академия земная будет вспоминать Академию небесную, своих отошедших ко Господу деятелей и тружеников. А теперь мы, бра-тие, начнем свои постоянные заупокойные молитвы о нем, совершим над нашим дорогим усопшим исходные надгробные песни и проводим его к месту вечного упокоения, усердно моля Господа, да учинит Он дух новопреставленного раба Своего Петра «идеже праведные упокоеваются». Аминь».

По шестой песни погребального канона сказано было несколько следующих прощальных слов близким Петру Васильевичу молодым доцентом А. Г. Лушниковым:

«Дорогой Петр Васильевич!

Когда несколько дней тому назад до меня дошла печальная весть о том, что твоя двухлетняя болезнь сильно обострилась и угрожает самой твоей жизни, я решил было немедленно идти к тебе. Такое решение я принял было не потому, что думал видеть тебя в последний раз, но потому, что думал лично удостовериться в серьезности твоего положения, а вернее сказать, хотел убедиться в том, что еще не конец твоей жизни. Ведь на протяжении последних двух лет у тебя иногда бывали сильные приступы твоей болезни, но они потом проходили, и ты возвращался в свое прежнее, относительно здоровое состояние. И отчасти по причине вот этих мыслей и соображений, я своего намерения — идти к тебе немедленно по получении тревожных сведений о тебе не исполнил, не исполнил я его еще и, главным образом, потому, что знал, что в периоды обострения твоей болезни ты предпочитаешь быть один и даже несколько тяготишься в это время своими посетителями, насколько это, конечно, было возможно твоей благородной и чуткой душе.

И вот, когда разнеслась затем другая, более печальная весть о том, что тебя не стало, к моей печали, общей у меня под впечатлением факта твоей кончины со всеми, кто тебя знал и был с тобою в тех или иных отношениях, присоединилась еще новая печаль о том, что я не воспользовался последними днями твоей жизни для того, чтобы тебя видеть и выслушать от тебя, хотя слабого физически, но сильного духовно, несколько если уже не бодрых, то бодрящих, мудрых слов о жизни. Твоя, дорогой Петр Васильевич, личность была ведь так ценна для всех знавших тебя и так глубоко содержательна, что каждый лишний день твоей жизни и каждая минута общения с тобою не могли не сопровождаться заметными результатами для тех, кто имел счастье быть в общении с тобою и тебя знать. Я это говорю не потому, что у меня есть стремление искать оправдания твоей жизни, не потому, что смысл ее для кого-либо, для меня в частности, является неясным, и те немногие слова, какие я скажу тебе, являются лишь естественною потребностью для меня, как более или менее близко тебя знавшего, и естественным выражением той печали, тех мыслей и чувств, какие по поводу факта твоей кончины волнуют меня, волнуют и всю академическую семью.

Как ты хорошо знаешь, Академия, в частности академическая корпорация, живет известными общими интересами и одушевляется известными общими всем ее членам чувствами. Предметы этих интересов и чувств могут быть сведены к двум основным понятиям: академическая наука и ее наиболее видные представители. Ты, дорогой Петр Васильевич, был, по общему мнению ученого мира, одним из видных, даже одним из виднейших представителей академической науки, и потому вполне понятно, что подобно тому как жизнь твоя воспринималась нами с чувством глубокого удовлетворения, так твоя смерть не может не вызывать у нас самого глубокого чувства печали. Но между членами академической семьи существует не одна только чисто научная связь — связь научного предания, авторитета или руководства. Между членами академической корпорации существует еще другая, более тесная духовная связь, создаваемая особым предметом и характером академической науки. Связь эта, заключающаяся в общем всем членам академической семьи идейном мировоззрении, необыкновенно углубляет и обычные, житейские, и чисто научные отношения между ними, связывая неразрываемыми нитями разные поколения деятелей академической науки. Здесь, таким образом, в нашей школе, как бы в соответствии с тем православным мировоззрением, какое живет у нас и проповедуется и которое основывается, между прочим, на предании, возникает и живет еще свое, своеобразное предание, гласящее нам о славных мужах академической науки и их жизни. И подобно тому как предание церковное необыкновенно важно и живительно для церковного сознания, так это наше школьное предание живительно и существенно важно для нашей науки. Вот почему, когда уходит от нас какой-либо видный представитель академической семьи, глубокая печаль проникает <в> сердца оставшихся живых ее членов. А на твоей личности, дорогой Петр Васильевич, этот особый характер высокого служения академической науке запечатлелся еще и с особой силой. Не говоря уже о том, что ты в течение долгого времени был виднейшим представителем академической науки, не говоря о твоей необыкновенной популярности как в среде духовно-учебной, так и в среде светского образованного общества, ты, помимо всего этого, являешься еще историком нашей духовной школы, истолкователем ее важного идейного и исторического значения. Останавливаясь, в частности, в твоей истории родной Академии твоим острым историческим зрением и с такой любовью на прошлых деятелях Академии и прошлой судьбе академической науки, ты не только нас, академических людей, но и представителей светского общества научил любить и ценить должным образом духовную школу, а твоя заслуга специально пред духовной школой заключается в том, что ты своей капитальной историей Академии, как и другими трудами о духовной школе, положил самый прочный камень нашего самосознания, если так можно выразиться, самосознания академического. Таким образом, ты же и ввел нас в понимание преемственности служения академической науке, в понимание высокого значения прежних деятелей Академии, того значения, о котором я только что говорил.

Но что особенно отличает тебя от многих ушедших из жизни крупных представителей нашей школы — ты в самой твоей жизни еще воплотил высокий смысл служения академической науке и понимание этого смысла. Жизнь твоя всякому, даже не желающему размышлять и думать над ней, наглядно показывает, что ты, уча нас любить прежнюю Академию, сам подал пример любви к Академии не только прошлой, но и современной. Мы знаем, как живо до последних дней твоих тебя интересовала жизнь Академии: ты всегда исправно читал академические журналы, интересовался всякой подробностью нашей жизни, тебе близка была по твоему сердечному расположению к Академии жизнь студентов, почти совершенно тебе в последнее время неизвестных. Многочисленные факты твоей заботливости об Академии у всех на виду, и о них довольно сейчас лишь вспомнить. Однако едва ли не самым выразительным завершением твоего отношения к Академии, полным в то же время глубокого художественного и морального значения, является твое распоряжение о передаче твоего дома Академии. Этот факт особенно наглядно показывает, как ты мыслил свое отношение к Академии; этот факт показывает, что свои отношения к Академии ты понимал как отношения отеческие и что Академия позднейшая, сравнительно молодая, для тебя была любимым детищем, которому ты передал все, что осталось у тебя наиболее ценного. Последним твоим распоряжением о передаче твоего дома Академии ты наглядно признал свою органическую нравственную связь с Академией, и, кроме того, этим твоим распоряжением ты вполне завершил свой образ академического профессора, служившего всю свою жизнь высокой идее Академии — идее духовной школы. Таковы, дорогой Петр Васильевич, причины нашей глубокой скорби под впечатлением факта твоей кончины. Эта печаль наша была бы еще резче и острее, если бы ты давно уже не создал среди нас себе бессмертия, если бы не продолжал его создавать. Последнее твое распоряжение является в этом отношении как бы педагогической мерой, делающей твой уход от нас хотя отчасти не так резким, а как бы постепенным. Ты оставил нам свой чудный профессорский уголок, где ты в течение нескольких десятилетий работал над своей наукой и где, кроме того, почти все, до мельчайших подробностей, носит печать твоего личного творчества. Нам, людям, живущим среди вещественного мира, вещественные предметы не всегда нужны как имущество, они иногда нужны нам как факты, закрепляющие в этой жизни личность уходящего от нас, как живые, выразительные памятники о лицах. Пусть же и твой дом, дорогой Петр Васильевич, в котором так ярко и наглядно и теперь еще живет твоя личность, сохраняется возможно долго в неприкосновенности, как в течение долгого времени сохранялся он в неприкосновенности при твоей жизни, и пусть он живым языком говорит нам о тебе, продолжающем жить среди нас. Пусть, с другой стороны, деятели современной и будущей Академии приходят туда, чтобы в обстановке созданного тобою быта приобщиться к традициям старой Академии, чтобы вдохнуть в себя живительный воздух предания, чтобы научиться учить и целесообразно вести свою собственную жизнь, и пусть никогда к твоему дому не зарастает тропа тружеников академической науки, как, конечно, никогда не зарастет она к тому более вечному дому, где ты найдешь себе упокоение, среди памятников нашего церковноисторического прошлого, знаменитый историк Русской Церкви».

Перед прощанием с Петром Васильевичем оканчивающий Академию студент Г. Ф. Сретенский [54] от лица студентов сказал:

«Дорогой профессор!

Разреши мне сказать еще несколько прощальных слов от лица академического студенчества...

Когда мы соображали, что бы такое написать на ленте того скромного венка, который мы возложили на твой гроб, написать то, что не было бы просто красивой фразой, то мы не нашли ничего лучше, как назвать тебя «другом учащихся»...

Нам, действительно, ты был известен только с этой стороны...

Мы не знали тебя как профессора, не слышали твоих вдумчивых, интересных лекций, а они, как говорят, были именно таковыми...

Немногие из нас, а в особенности те, кому приходилось специально работать в области русской церковной истории, знали тебя как ученого, исследования которого не потеряли своей ценности и до настоящего времени.

Все же мы знали тебя именно как «друга учащихся». В твоем лице мы знали человека, сердце которого бьется в унисон с сердцами учащейся молодежи, который радуется ее радостями и скорбит ее печалью, который всегда готов оказать всяческую моральную и материальную поддержку...

В настоящую минуту прощаясь с тобой, мы говорим тебе: «Спи с миром, дорогой профессор, покойся тихим, безмятежным сном в надежде воскресения, и как при жизни ты был «другом учащихся», таким оставайся и там, вознося за нас молитвы пред престолом Всевышнего. А мы за тебя помолимся здесь. Помни, дорогой профессор, что благородное юношеское сердце никогда не забудет всего того доброго, хорошего, что сделал ты в продолжение своей долгой, но воистину прекрасной жизни».

Отпевание Петра Васильевича кончилось около часа дня, после чего торжественная погребальная процессия, возглавленная преосвященным ректором Анатолием с многочисленным сонмом духовенства, при благоприятной погоде, от Академии двинулась чрез весь город в Спасский монастырь в Кремле, где рядом с могилой супруги Петра Васильевича приготовлена была могила и ему. Но в нее не сразу опустили останки его. Пришлось до следующего дня, 5 мая, поставить их в Киприановской монастырской церкви [55], ввиду того, что его племянница, ехавшая из Нижнего Новгорода на погребение дяди, не могла прибыть в Казань к погребению, но телеграммой выразила желание проститься с ним. На следующий день, 5 мая, в пятницу, гроб с останками Петра Васильевича был вынесен в монастырский собор к заупокойной литургии, совершенной настоятелем монастыря архим. Иоасафом [56]. После литургии и панихиды в храме состоялось самое предание земле Петра Васильевича. Пред опусканием его в могилу профессор К. В. Харлампович сказал теплое последнее слово Петру Васильевичу, оставлявшему сей мир скорбей и печали. Он говорил:

«Незабвенный Петр Васильевич, из всей многочисленной академической семьи, объединяющей корпорации четырех духовных академий, двух университетов и Академии наук, к составу которых ты принадлежал как их почетный член, мне последнему пришлось видеть тебя живым и беседовать с тобой. Позволь же теперь, когда твои смертные останки готовы на веки опуститься в недра земли, позволь опять мне последнему обратиться к тебе с прощальным приветом и со словом благодарности.

Антонина Михайловна Знаменская (в девичестве Софронович). Фото из личного архива О.В. Троепольской

Двадцать с лишним лет тому назад я еще юношей появился в Казани, в городе, мне до того времени совершенно неизвестном и чужом. Я тогда очень нуждался в нравственном сочувствии и общении с людьми, которые могли бы поддержать меня на первых шагах моего жизненного и научного пути. Такую поддержку я нашел у тебя в доме. Здесь, сколько раз ни бывал я, я встречал с твоей стороны и со стороны твоей дорогой супруги Антонины Михайловны, чей прах давно уже здесь почивает, неизменно ласковый прием, ободряющие речи и увлекательные воспоминания о жизни твоей, родной тебе Казанской академии, рассказы о Н. И. Иль-минском и о ходе Казанской миссии. Не раз я шел к тебе со своим горем и с тобою первым делился своими радостями. К моим несчастьям и невзгодам ты или относился с оптимизмом молодого идеалиста и вселял в меня надежду на лучшее будущее, или смотрел на них с точки зрения вечности, и тогда они представлялись мне такими мелкими, такими ничтожными... И к успехам моим служебным и научным ты относился хотя с сорадованием, но со спокойным, как будто давая понять, что и это все — суета в конце концов...

Не без твоего влияния я заинтересовался историей местной миссии и духовного просвещения, и ты охотно читал мои статьи в рукописном еще виде и был первым их критиком и цензором, проявляя при этом и большое знакомство с делом, и полную благожелательность. Ты мягко отмечал то, с чем не согласен, и готов был «подписаться обеими руками» под тем, что соответствовало твоему взгляду на вещи. Эти честные и частые критические замечания на мои работы, хотя никогда не появлялись в печати, сближают меня с теми учеными, о трудах которых ты имел случай печатно высказываться. Как раз ты делал отзывы о сочинениях целой группы питомцев и профессоров воспитавшей меня Петербургской духовной академии (Т. В. Барсова [57], Н. Н. Глубоковского [58], о. Василия Жмакина [59], Б. В. Титлинова [60], А. Н. Котовича [61]). Отзывы эти несли обычно авторам и суд справедливый, и массу ценных замечаний и новых точек зрения, и приемов.

Для меня высшей наградой было личное знакомство с тобой и возможность беседовать с тобой, когда только мне угодно было.

Прими же, дорогой Петр Васильевич, низкий поклон от Петербургской духовной академии, коей ты был почетным членом, и мою личную благодарность за все то добро, что я получил от тебя.

В заключение еще одна, последняя просьба. Из той области, куда ты ушел и где сияет вечная истина, вдохни в меня, твоего приемного сына по науке, ту бескорыстную любовь к исторической истине, какой горел ты сам. Пусть не только в Академии Казанской, где оставленную тобой ниву разрабатывает твой родной сын по науке и преемник твоей деятельности Иван Михайлович, но и в Казанском университете, куда тебя некогда приглашали, но куда попасть помешали тебе формальные препятствия, пусть и там над кафедрой церковной истории витают твои научная пытливость, дар проникновения в ход исторических событий и художественного воспроизведения давно минувшей жизни. Благослови нас обоих, наш общий дорогой друг, отец и учитель!»

Так оставил нас незабвенный Петр Васильевич, и так Академия и все его почитатели проводили лучшего из смертных в загробный мир, где «несть болезни, печали и воздыхания, но жизнь бесконечная».